Пуще прежнего погнал Чурила дымившегося коня. Радимовы люди
двинулись было вперёд – пасмурный свет мелькнул на лезвиях мечей. Но узнали
кременецкого князя, расступились. Он же подлетел, осадил коня и с седла
нагнулся к носилкам.
На носилках лежал… не Радим, то, что от Радима осталось. Еле
шевелились поверх одеяла беспомощные руки, чью прежнюю силу Чурила хорошо знал.
Сплошные повязки укрывали лицо, прятали глаза…
Радим почувствовал движение вокруг и прошептал:
– Вячко, ты?
Чурила спешился. Взял его руку и едва совладал с собственным
горлом:
– Тебя ли вижу в скорби такой, княже Радим?
Услышав его голос, кругличанин встрепенулся. Но приподняться
не смог.
– Помирать к тебе ползу, Мстиславич… Прогонишь?
Суровые гридни снова зашагали вперёд. Чурила пошёл рядом с
носилками.
– Бери нас, Чурило Мстиславич, – угрюмо сказал
боярин Доможир. Как почти все Радимовы люди, он был ранен и в седле держался с
трудом. – Не сражаться ему боле. Ты же после него воевода у нас первый!
Бери нас, князь! Веди на хазар!
Чурила отозвался:
– Про то вечу решать… Расскажи лучше, отколь беда
такая?
Он смотрел на Радима, уже понимая, какую цену заплатил тот
за науку, как дорого купил поздно пришедший ум.
Доможир рассказал.
Мохо-шад проболтался, не проехав половины дороги. Вся честь,
что ждала Радима в столице хазар, звалась подчинением и данью. Лёгкой данью –
для мира. А самому князю жить в городе Атыле гостем у хакана. Заложником, иначе
говоря.
Радим обозвал Мохо шелудивой собакой и тут же велел
поворачивать назад. Но царевич обиды не стерпел. Хоть и сорвалась рыба, а
просто так не уйдёт.
Распрощались хазары, сами же ночью налетели на становище
кругличан. Расшвыряли полтора десятка воинов, зарубив на месте почти половину.
А самого князя схватили живым. Двоих людей не пожалели для этого в отчаянной
схватке. Всласть поиздевались, да и бросили умирать на снегу…
И не видать бы больше госпоже Круглице своего Радима, если
бы не булгары. Крепко, знать, надоела доля заложника ханскому брату Органе… С
двоими верными товарищами сбежал он от царевича Мохо. И увёз князя, разыскав
его ещё живым.
Чурила шёл подле Радима, держа его руку в своей.
– Ко мне поедем, Радко. В Кременец.
Органа сидел в седле прямой как стрела, гордо уперев руку в
бедро. Боярин Вышата подъехал к нему и спросил:
– Скажи… не видал ли ты у хазар нашего мальчишки…
словенина?
Он до боли стиснул пальцами ремни поводьев.
– Видел, – ответил Органа. – Он чистил
Мохо-шаду сапоги и коня. И пусть вечное небо покарает меня, если я не предлагал
ему бежать вместе со мной. И если ему не помешала лишь собственная трусость.
Ничего не сказал боярин Вышата. Только, внезапно
задохнувшись, рванул ворот, и полетела прочь дутая серебряная пуговица…
6
Так они и въехали в Кременец. Носилки с Радимом, Чурила,
воины кременецкие и круглицкие бок о бок… Переполошённый народ выскакивал из
дворов и шёл следом, словно на вече. Горестную повесть передавали из уст в
уста, жалостливые жёнки утирались. Но все видели – совершилось-таки, слились
наконец две совсем было потерявшие друг дружку тропы…
В Новом дворе приготовили для Радима чистую ложницу. Хотели
нести его туда немедля – носилки не поворачивались в узкой двери. Тут Чурила,
не отходивший прочь ни на шаг, наклонился над Радимом, да и поднял его на руки.
Лёгким, совсем лёгким показался ему злосчастный князь.
Бережно шагнул Чурила за порог – не тряхнуть бы, не качнуть…
– Мстиславич… – позвал Радим. Он не понял, что
произошло.
– Здесь я, – отозвался Чурила. – Ты потерпи.
Поползла вверх рука кругличанина – обнять за шею, но не
дотянулась, повисла… Верные гридни топали следом, скрипя ступеньками всхода.
В ложнице навстречу князю поднялся Абу Джафар. Ни за ним, ни
за иными лекарями послано не было: про всё подумать не успели. Абу Джафар
пришёл сам.
– Не сердись, что я без твоего зова, Ибн
Мстиландж, – поклонился учёный. – Я, впрочем, считаю, что помощь
может являться и незваной…
– Я не знаю этого человека! – сипло сказал
Доможир. – Он тёмен лицом, как Чернобогов слуга! Не дадим князя!
Чурила уложил Радима, и тот, почувствовав под собой твёрдую
лежанку, заметно успокоился, вытянулся, облегчённо вздохнул.
Чурила кивнул на Абу Джафара и сказал боярину:
– Хватит с тебя и того, что я ему доверяю. Лечить будет
он. А лицом ты сам ныне не светлей…
Слова кругличанина наверняка задели табиба, но он ничем
этого не показал. Коротко сотворил молитву и приступил к делу так невозмутимо,
точно и не князя отдали ему в руки, а ни на что не годного полуживого раба… На
Чурилу и восьмерых кругличан он внимания не обращал. Его тонкие пальцы ни разу
не заставили Радима застонать.
Наконец он сказал:
– С помощью милосердного Аллаха и благодаря своей
внутренней силе твой друг, малик, может остаться среди живых, хотя ангел смерти
и приготовился унести его душу. Не в моей власти дать ему новые глаза и зажечь
в них божественный свет, но для других его ран лекарство найдётся. Я принёс
редкостный и драгоценный бальзам, именуемый – асиль, то есть благороднейший,
безупречный…
Чурила перебил:
– Он должен жить. А за бальзам я тебе заплачу, хотя бы
мне пришлось продать коня.
Абу Джафар опустил глаза и покачал головой.
– Пусть принесут молоко и вино, – сказал он
затем. – Но не обижай меня, малик, я говорил не о плате. Здоровье твоего
друга будет для меня желаннейшей из желанных наград. Тебе некогда меня слушать.
Но знай, что лекарством, которое я предлагаю, можно смазать разрезанную печень
барана, и она срастётся даже вынутая из тела. Так велика его сила…
Рабыни бегом принесли требуемое. Абу Джафар вынул крохотный
стеклянный пузырь с тёмным и тягучим, как смола, веществом. Пробормотал что-то
на своём языке. Снял крышку и зачерпнул костяной ложечкой драгоценный чёрный
асиль…
К вечеру круглицкие частью уехали к себе, иные же остались,
не имея сил продолжать путь. В том числе Вячко и Доможир. Они хотели устроиться
на ночь подле князя, но Радим предпочёл остаться один.
Ночью Чуриле не спалось… Они со Звениславкой так и жили в
Старом дворе, однако домой он не пошёл. Княгиня разыскала мужа и долго
старалась его успокоить, но всё вотще.
– Брата моего покалечили, – сказал ей
Чурила. – Понимаешь?
Среди ночи он и вовсе поднялся и, одевшись, пошёл проведать
Радима.
