– Чайки плачут по нам над берегом Торсфиорда, –
сказал Видга.
Часть вторая. До огня и костра
1
Домостройничал в семействе Лют. Всё слушалось его в избе,
поднятой, между прочим, его же собственными руками, без сторонней подмоги. Сам
выбирал подходящее место, сам клал посередине того места деревянный кружок,
испрашивая знамения у Богов. А как забрались под деревяшку муравьи, сам
прирезал петуха, сам зарыл в основание дома лошадиный череп. Да и пошёл таскать
из лесу загодя приготовленные брёвна, кладя венец за венцом… То-то забот
прибавилось тогда Долгождане: не надселось бы на непосильной работе
единственное чадо! С неё с одной, с деда да с мальца – какая помощь? Только что
надрать на болоте сухого белого мха да проконопатить им стены.
Но Лют без особенных бед насадил на кровлю охлупень. А там
понемногу и вселились: на первую ночь заперли в избе курицу с петухом. И когда
наутро те встретили их невредимыми, перенесли в новый дом прежнего домового,
заманив его в стоптанный лапоть… И разожгли первый огонь от угольев, взятых в
старом жилье.
Немало подивился сам князь Чурила Мстиславич, когда ехал
однажды лесом и завернул проведать. Игрушечкой стояла новенькая изба,
украшенная резными причелинами, творениями деда Вышки. И на тёплой земляной
крыше, диво, уже покачивали головками цветы.
– Сам? – только и спросил Чурила. Ибо даже к нему
гордый Лют за подмогой не обращался…
Впрочем, жиреть его дому было особенно не с чего. Видга это
понял сразу. И на другой же день вытряс перед Лютом свой кошель:
– Просто так жить не стану, дело делать хочу.
Лют тогда подумал, подумал, да и пошёл сватать его к Чуриле
Мстиславичу в молодшую дружину… Вернулся довольный: князь не отказал, велел
только повременить. Крепко подозревал Видга, что Торлейв конунг советовался с
его отцом. Но спрашивать не стал.
Никто ещё не переспорил судьбы.
И опоясал его князь новым мечом, дал копьё, длинный гардский
щит и даже коня. Со своим клеймом, со знаками на сбруе: памятуй. И береги…
Вечером, дома, Видга долго разглядывал и гладил новый меч. И
Лют впервые увидел на его лице усмешку. Он подошёл, и Видга щёлкнул ногтем по
узору, положенному на крестовину и черен. Узор был урманский, заботливо
наведенный Людотой по особому княжескому наказу. Видга сказал:
– У нас так украшают только женские застёжки. Добро,
пускай это будет женщина… Я стану звать её – Змея…
Лют посмеялся. Синяки у обоих к тому времени начали
проходить.
Гардская дружина жила своими законами. Но вот что для Видги
наполовину роднило её с прежней, так это отношение к вождю. Взять хоть Люта.
Тот своего конунга любил воистину без меры. Если не как отца, то как брата.
Почитаемого и грозного. Готов был за него и в воду, и в огонь… Но зато и
ревновал его ко всем. Даже к юной жене.
Видга в себе подобной любви пока не находил и потому на
глаза князю особенно не лез. Вдосталь пришлось ему поскучать на морозе, на
кременецком забрале и у самого Нового двора… Вдосталь нагляделся он на заречные
просторы, на белые крыши, увенчанные розовыми столбами дымов… В одну сторону
редко глядел княжеский отрок Витенег: за Медведицу, на Урманский конец.
А так ему даже нравилось стоять на стене. Легко было
размечтаться и представить, будто не деревянная башенка поскрипывала под
ногами, а заснеженный торсфиордский утёс. Правда, снежная даль не больно-то
походила на зимнее море. Но отчего не предположить, что просто случился
необыкновенный мороз… И то, приключись подобные холода дома, в Норэгр, не
усомнились бы – пришла-таки великанская зима Фимбульветр, предвестница сумерек
Богов…
– Я живу у Лютинга, ярлова сына, – сказал он
Смирёнке, пришедшей к нему на забрало. – Я не знаю, задержусь ли я у него
навсегда. Но если надумаю уйти, так и ты тут не останешься.
Она держалась его по-прежнему крепко. Смотрела на него с
любовью и беспредельной уверенностью. Если уж он возьмётся её умыкнуть, самому
князю их не поймать.
Жалея Видгу, она принесла ему два пирога с зайчатиной.
Голодный отрок хотел было съесть один сам, другой припрятать для Скегги. Но
потом убрал в сумку оба. От конунга они с Лютом с пустыми животами не уходили.
А дома был ещё Мал, и он тоже смотрел им в руки, когда они приезжали из города…
А вот стояния на княжеском дворе Видга скоро стал
ненавидеть. Причина тому была простая. Едва не в первый день его службы к
конунгу приехал Халльгрим… Видга издали разглядел пегого коня и богатый, на
меху, плащ… Знакомое было всё, до того знакомое! И закаменел княжеский отрок.
Сыскал на другой стороне ворот сучок в обтёсанном бревне. И повис взглядом на
том сучке, словно тонущий, схватившийся за ветку… И проплыл мимо пегий бок
коня, проплыло отцовское стремя. И не видел он, как Халльгрим потянул поводья и
почти остановился, словно для того, чтоб заговорить. Но не остановился,
проехал…
– Пока к мерянам не сходили, – сказал Видге
Лют, – думал я, ты вроде Любима. Тот-то не в боярина! Даже лицом не похож.
Видге предстояло повторить Халльгрима до мелочей, и он это
знал. Он спросил:
– А в кого ты?
Люту и впрямь не досталось ни тонких черт матери, ни суровой
мужеской стати отца. Лицо у него было круглое, пропечённое солнцем до горшечной
красноты. Глаза от ветра с неизменным прищуром, ноги – кривоватые от седла. Лют
ответил гордо:
– Я в деда Добрыню!
Говорить об отцах не было большой охоты ни у него, ни у
Видги. Потому рассказывали друг другу о дедах. Дедов оба знали по былям,
которые, что ни год, всё больше походили на сказки. И рассказывали, сдержанно
хвастаясь и присочиняя, блюдя каждый свою честь, один кременецкую, другой
торсфиордскую. Видга припомнил тезку-пращура, того, что сам вытащил пять стрел,
пригвоздивших его к дереву. И сказал: так мы выдёргиваем занозы!.. Лют поведал
в ответ, как некий предок полных четыре дня шагал по зимним лесам, стянув
тряпицами раны. И пришёл в Кременец, что и городом-то, не имея стены, тогда ещё
не был. И умер на руках у молоденькой жены, успев лишь выдохнуть: вороги
близко!
Деды стоили друг друга, внукам предстояло продолжить их
славу. Морозы-калинники ещё калили в лесу мёрзлые древесные стволы, когда в
Кременец прискакал помороженный, заиндевевший гонец…
Лют и Видга в тот день вместе стояли на страже в Новом
дворе. Князь редко их разлучал. И на плечах у Видги была-таки мохнатая волчья
куртка, сшитая точь-в-точь как у берсерка Соти. Раскрытая пасть обрамляла лицо,
лапы продолжались рукавами, со спины свисал хвост… И щит уже привычно оттягивал
широкий ремень.
Что за гонец, отрокам знать было неоткуда. Да что им! Не
знал, скорее всего, сам Чурила Мстиславич. Воина сняли с лошади, под руки увели
в дом. И ещё до полудня уже из Кременца собрался и поскакал новый гонец. Да
какой – боярин Ратибор. Боярин отправился в Круглицу, а туда последние годы
просто так не ездили.
