Олег выслушал оскорбительную речь, не дрогнув лицом. Не
попытался перебить. А слов про поединок и вовсе будто не заметил.
Чурила хотел было сказать – какие такие ещё мечи, ранен
воевода, – но Мстислав шевельнул пальцами, и он промолчал.
Олег проговорил лениво:
– Много чести мне с тобой биться.
И исчезло, растаяв, видение двух сошедшихся сил. Только два
человека, из плоти и крови, как и все стоявшие вокруг.
– Боишься! – закричал Улеб с торжеством. –
Лжу защищаешь!
Олег всё так же спокойно пожал плечами: как хочешь, тебе же
хуже. Вытянул из ножен широкий – в развернутую ладонь – длинный франкский меч и
перебросил узорный черен в здоровую левую руку.
– Рубись правой, если хочешь, – с насмешкой сказал
он Улебу. – Мне едино.
Забор княжеского двора трещал под тяжестью насевших. Людота
глядел на друга из дальнего угла, по-гусиному напрягая шею и в кровь кусая
губу. Пень еловый, ну что бы захватить с собой из кузни новенький, только что
сделанный, отточенный с бережением и любовью… а в рукоять вложить язык чёрной
змеи, чтобы помог в единоборстве…
– Слышь, плечо-то пусти! – обернулся стоявший
впереди. – Вцепился, клещ!
Князь Мстислав пристукнул по земле костылём.
– Когда так, пусть бьются.
И дали Улебу меч. Не последней выделки, но тоже бесскверный,
не придётся после каждого удара выпрямлять его ногой. Улеб попробовал лезвие
ногтём, взвесил меч в руке и ничего не сказал. Должно быть, остался доволен.
И стали они сходиться для боя – ладожский умелец и
воевода-вагир… Без щитов – одна рука нынче у Олега. А глаза у воеводы были
серые, как само море Варяжское под непогожим северным небом. Холодное,
неприветливое море.
Вот сошлись. И первым, не стерпев, скакнул вперёд Улеб.
Занёс меч без большого умения, но с силой и яростью – на двоих. Варяг спокойно
принял свистящий клинок, заставив ладожанина охнуть от боли, пронизавшей
напряжённые пальцы. Отвёл Улебов меч в сторону и тут же ударил сам, срезав с
макушки соперника лохматую прядь. Улеб только мотнул головой. И вновь прыгнул
на варяга, ухватив меч уже не одной, а двумя…
Долго ли, коротко ли бились, Звениславка не видела. Как
прижалась к Нежелане, как спрятала лицо у неё на плече – так и сидела. От
железного лязга останавливалось сердце. Вот-вот прозвучит смертный крик одного
из двоих. И свершится страшное, несправедливое – кто бы то ни был…
…когда вдруг донёсся до слуха хлёсткий удар, а следом –
глухой шлепок и шум повалившегося тела. Люди заговорили все разом. Но смерти не
было. Она поняла это ещё раньше, чем открыла глаза посмотреть.
Улеб лежал лицом вверх, раскинув руки. Оглушённый. Меч,
выбитый из ладони, валялся поодаль. Олег стоял над упавшим, и конец варяжского
клинка подрагивал над Улебом, у горла. Олег по-прежнему держал его в левой
руке. Правую он так и не пустил в ход.
Вот шевельнулся ладожанин, открыл глаза, глянул вверх и
снова опустил ресницы: тошнёхонько… Во второй уже раз, вот так, униженный,
побитый в неравном поединке, лежал он у чьих-то ног… и даже Боги, которых он
звал встать с ним за справедливость, выдавали, бессильные против чужеземца. И
не всё ли равно теперь, убьёт ли, спросит ли виру, назовёт ли снова рабом…
Усмехнись Олег, скажи что-нибудь – как есть бросился бы на
его меч и кончил стыд с жизнью заодно. Но Олег молчал.
– Выкуп! Выкуп! – кричали два голоса. Сиплый,
срывающийся – Людоты, и звонкий, серебряный – Нежеланы. Не знала Звениславка,
что ходил в кузницу князь. Набила серебром тугой кошелёк и ещё загодя отдала
подруге: самой было никак…
Олег посмотрел на красавицу боярышню, улыбнулся ей. Потом
глянул на растерзанного волнением коваля. А потом повернулся к самой княгине.
Только слепой не подметил бы закушенной губы и стиснутых рук. И не был бы он
воеводой, если бы, сражаясь, не видел вокруг ничего, кроме вражеского меча. Но
не зря же свои словене всё чаще называли его Вещим, то есть – прозорливым и мудрым…
Всё ещё держа наготове клинок, он спросил у князей:
– По чести ли победа?
– По чести, – прогудел старый Мстислав. –
Хочешь, отпусти за выкуп, а хочешь, так и убей.
А про себя разочарованно подумал: так ведь и не открылся
хитрющий вагир. Ничего не ответил на обвинение, жди теперь, пока сам надумает
сказать.
Улеб больше не открывал глаз. От меча, мерцавшего над лицом,
веяло смертным холодком. Чего тянешь, собака, чего тянешь, не томи…
Но Олегу его смерть, знать, была не нужна. Другое держал на
уме… Поворотился к юной княгине и поклонился ей, утирая с лица кровь.
– Знаю, – сказал, – не обрадуешься, если
убью. Бери, княгиня, без выкупа в подарок…
22
В полдень нагретые солнцем луга ещё источали медовые запахи
отгоревшего лета, но по ночам холода покрывали траву серебряными цветами.
Желтела понемногу листва на деревьях, и с каждым днём всё более нестерпимым
огнём горела под остывающим небом река…
В один из таких дней вагиры стали собираться домой.
Олег не связывал свой отъезд со злополучной выходкой Улеба.
По крайней мере вслух он об этом не говорил.
– Загостился я, княже, – только и сказал
Чуриле. – Дело в Белоозере ждёт.
Помолчал и добавил:
– По санному пути дань повезу господину моему Рюрику.
Чурила внутренне напрягся, ожидая продолжения и страшась
его. Но варяг промолчал. Даже не посмотрел никаким особенным взглядом. И
мало-помалу волнение отпустило, улеглось. Даже лёгкий стыд зародился в душе:
эх, Радим тебе такой, Радим тебе сякой, а сам…
Снекку готовили в путь. Странно выглядела она на тихой реке,
пришелица из чужедальней страны, с берегов вечно пасмурного моря и песчаных
островов между серыми тучами и серой зыбью… Казалось, приложи ухо к смоляному
борту, и услышишь далёкий голос – голос прибоя…
Чурила смотрел на неё с берега и невесть почему вспоминал
Халльгрима – таким, каким увидел его тогда, дождливой ночью в мерянском лесу.
– Скажи… – неожиданно для себя самого обратился он
к Олегу. – Вот живут у меня Виглавичи с родом своим, ты их знаешь. А ты…
ты и господин твой Рюрик… вы ведь тоже ушли?
Олег сложил руки на груди, опустил русую голову и долго не
отвечал… На глазах старше и суровей стало его молодое лицо. А потом он
заговорил, глядя вдаль, и было похоже, что видел он перед собой вовсе не реку и
не Урманский конец на том берегу. Глухо прозвучал его голос:
– Земля наша, князь, велика и дивно прекрасна… Щедро и
ласково наше море, хлебородны нивы, не знающие ни жары, ни жестокого мороза.
Широки наши леса, и не перечесть в них красного зверья. Много племён кормит
наша страна, многим даёт кров и одежду… Слыхал ли ты, Чурила, о короле франков
по имени Карл?
