– Вообще “апартадо” – это отбор быков для корриды.
Теперь мне все стало ясно. Туманову и здесь не изменило его
пошловатое чувство юмора: где же еще отбирать “Мисс грудь” и “Мисс таз”, как не
в ночном клубе “Апартадр”? Здесь же можно подготовить норовистых бычков, то
есть телок, к показательным выступлениям…
Серьга отдал наши вещи молодому человеку в ярком костюме – я
полагала, что это тоже относится к экипировке торерос, – и мы, минуя две
бильярдные, прошли в большой зал.
Мне пришлось сжать челюсти, чтобы удержать возглас
восхищения: ничего себе Туманов устроился! Во всяком случае, отказать ему во
вкусе было нельзя. Зал являл собой сдержанный апофеоз испанского стиля.
Тот же преобладающий светло-вишневый цвет стен, те же
композиции из уже увиденных мною атрибутов власти матадора над быком; мулеты,
похожие на разбитые любовью сердца; картины – гораздо более эффектные, чем в
гардеробе.
Сцена была довольно вместительна – сейчас на ней, в
перекрестном огне маленьких софитов, колдовал над испанской гитарой молодой
длинноволосый человек в национальном костюме.
– Настоящее фламенко, – откомментировал Серьга и
деловито направился к самому неудобному столику во всем зале.
– А вот и мое собственное место, – сказал он,
раздуваясь от гордости.
Мы сели за столик: я в тщательно подобранном вечернем
прикиде и Серьга в длинном, почти по колено, свитере с несколькими спущенными
петлями. Но здесь к Серьге привыкли, как привыкают к попугаю в клетке или кошке
при кухонных котлах. Мне даже на секунду стало жаль Серьгу – я понимала, что
вся эта роскошь создана не без его участия. Картины были просто великолепны,
любой разбирающийся в живописи человек отвалил бы за них приличную сумму в
долларах. Нужно признать, что за последние годы Серьга очень вырос в классе, из
его палитры ушли мрачные, глуховатые тона; ликующий красный и блистательный
черный преобладали. Но все, на что сподобился Серьга, – это собственный столик
в самом неудобном месте и, должно быть, выпивка за счет заведения.
– Выпивка, надеюсь, за счет заведения?
– Только для меня, – покраснел Серьга, – за даму нужно
приплачивать.
Так оно и есть! Недюжинный талант шлялся по Серегиному
тщедушному тельцу, а он даже не знал, как с ним управляться и как укрощать в
период буйства.
– Слушай, ты талантливый мужик! – совершенно искренне
сказала я.
– А то!
– У тебя менеджер-то есть?
– Володька как-то обещал, – Серьга подергал себя за
ухо, – да все заглохло. А мне самому как-то недосуг. Этим же серьезно
заниматься надо. А мне на жизнь и так хватает, все это пишу ради удовольствия…
Появился еще один тореро, он принес глиняный кувшин с вином,
маленькую плоскую мисочку с кусками мяса и меню. Для Серьги, вкусы которого
здесь хорошо знали, был выставлен чисто русский шкалик водки.
Серьга, не теряя времени, принялся за водку, а я погрузилась
в изучение меню.
Опрокинув первую стопку и заев се куском мяса, Серьга
воззрился на меня.
– Ну что, выбрала что-нибудь?
– Да здесь сплошные испанские названия, – шепнула я
Серьге, – я ничего не понимаю.
– Щас объясню. Значица, олья подрига – это суп, редкая
отрава, хотя многим нравится, культовая вещь. Пучеро – тоже суп. Вот, можешь
взять паэлью, это ничего.
– Паэлья – это что такое?
– Да типа нашей каши рисовой, – у Серьги совершенно
отсутствовал кулинарный полет, – рыба, мясо и шафран.
– А чанфайна?
– Печень. Но можешь взять еще гаспаччо. Это салат из
перца. Сам я есть не буду, изжога после этого перца задирает.
Наконец с помощью Серьги я выбрала себе ужин в испанском
стиле, приплюсовав туда рыбу по-астурийски и рыбный пудинг по-мадридски. В
ожидании его я потягивала вино и ела ломтики мяса. Серьга объяснил мне, что это
фирменное блюдо клуба, называется “бандерияьяс” и делается из бычьего мяса.
Обязательное приложение к вину.
– Может, махнем по полташкс белоголовой? – Серьга в
упор не замечал вина.
Я отказалась и принялась рассматривать зал. Народу было
немного, выделялась только компания интеллигентных молодых людей, напоминающих
американских яппи. Среди них я заметила одного из героев набросков Серьги и
принялась его рассматривать.
– Знакомый, что ли? – перехватил мой взгляд Серьга.
– Да нет. Просто лицо интересное. Это кто?
– Да завсегдатай местный, кажется, нефтью занимается.
Я решила не акцентировать внимание на нефтяном яппи.
– Слушай, а что же посетителей мало?
– Так ведь закрытый клуб. И потом – сегодня
презентация. Я тебе говорил, – сказал Серьга, слизывая с рук потеки соуса, – в
час начнется. Для простых смертных вход воспрещен. Педриликаны гуливанят.
До часу все действительно было тихо и наполнено
пронзительными ритмами фламенко. А к часу начали стекаться первые ласточки, и
добропорядочный стильный клуб мгновенно превратился в настоящий вертеп,
увешанный гроздьями видеокамер. Такого количества геев, в открытую исповедующих
свою нестандартную ориентацию, я не видела никогда. В моей памяти сохранился
только один образ воинствующего гомосексуалиста – режиссера Глебика
Народницкого. От Глебика шарахались все добропорядочные граждане, стойкие
железнозубые анпиловцы грозились вздернуть его на флагштоке Кремля как символ
обновленной России. Вечно трезвые прибалты и вечно пьяные монголы били Глебика
смертным боем, но он восставал, как феникс из пепла, продолжал шляться по
длинным коридорам вгиковского общежития и смущать неокрепшие души юношей,
жаждущих быть причастными к кино. Их Глебик находил где угодно – на улице, в
троллейбусах в час пик, в павильоне “Зерно” на ВДНХ, в сомнительных закусочных;
подсовывал Кузьмина и Оскара Уайльда наиболее продвинутым и порножурналы
наиболее отсталым. Его кокетливый беретик и широкий летящий шарф Айседоры
Дункан можно было встретить где угодно. Вот и теперь мне казалось, что Глебик,
страшно растиражированный, заполнил каждый квадратный метр клуба. Гомики
прибывали поодиночке и целыми группами. Они откровенно и недвусмысленно
рассматривали роскошных официантов-торерос, как на подбор ядреных натуралов. Среди
этого шумного и крикливого сообщества я заметила несколько вполне узнаваемых
киношных и телевизионных лиц.
Задумчивый нервный гитарист был изгнан со сцены вместе со
своим фламенко; его место заняли несколько бесполых звезд средней руки. Они
гнали русифицированный вариант Элтона Джона, и под этот немудреный
аккомпанемент геи попивали вино, целовались, щебетали милые глупости и
перетекали от столика к столику. Вскоре зазвучали здравицы в честь набирающего
силу гей-движения и его нового форпоста – художественно-эротического журнала
“Адонис”. Весь этот треп снимали на кино– и видеокамеры, чтобы наутро стать
абзацем в колонке светской жизни.
