Машину сильно тряхнуло на повороте, и плотный Кока завалился
на меня, нехотя отлепился и даже не извинился. “А что, если предложить им
сделку, довольно грязную, но сделку”, – вдруг бесстыже подумала я. В конце
концов, они только молодые парни. Дать всем троим – и водителю тоже, черт с
ним, – в обмен на свободу.
"Да это ж групповуха, душа моя! – удивился Иван. –
Неужели ты способна на такие вещи?"
Способна, способна, еще как способна – эта ситуация страшила
меня гораздо меньше, чем возможность разоблачения, как оказалось. А то, что
подобные вещи практикуются, я знала из полузабытых рассказов криминального
журналиста Фарика.
Я была уже почти готова соблазнительно распустить язык,
когда глаза старшего в зеркале заднего вида снова нашли меня: ох не простая ты
девка, так и говорили они, земляной орех разгрызть одно удовольствие, а вот
тебя? Черт возьми, я всегда боялась таких мужских глаз, в которых вылизывала
себе шерсть страсть к клятвопреступлениям: никакой возможности договориться,
они вполне могут сказать тебе “да” только для того, чтобы потом трижды сказать
“нет”.
"Со мной не договориться”, – говорили глаза в зеркале.
Вся ясно. И пытаться не стоит.
Кока и Мика называли своего начальника странно – Питомза.
Это имя, похожее на кличку и слишком оскорбительное для клички, гвоздем засело
у меня в голове, я просто уже ни о чем не могла думать, повторяя и повторяя его
на все лады, как навязчивый мотив, – Питомза, надо же!
Мы подкатили к отделению милиции, а я так и не выработала
линии поведения. Самым безобидным в моем случае выглядело отсутствие
регистрации – формальный московский повод взять нарушителя за холку и слегка
потрепать загривок острыми боковыми резцами.
Оказалось, что я совершенно ни к чему не готова.
И больше всего я оказалась не готовой к тому, что Питомза
решил сам заняться мной, наплевав на внутримилицейские правила. Он взял
стандартные бланки – я подозревала, что только для проформы, – и заперся со
мной в одном из пустых ночных кабинетов.
Посадив меня перед столом, он устроился напротив, закинув на
стол ноги в ботинках. Некоторое время я изучала рельеф подошв, на который
налипла строительная грязь, а Питомза приступил к формальностям, которые
заключались в выяснении моих паспортных данных и цели пребывания в квартире
Сирина. Рядом с ним лежал мой пустой рюкзак, из которого милиционер извлек обе
книги.
Он с ленивым любопытством перелистал их.
– Ну что, говорить будем или глазки строить? – наконец
спросил он.
Ни того ни другого мне делать не хотелось, и я сочла за лучшее
промолчать.
– В молчанку играешь? Смотри, как бы это тебе
настроение не подгадило на ближайшие семьдесят восемь часов.
Я никак не реагировала, продолжая изучать его подошвы.
– Не заставляй меня подозревать тебя в том, чего ты Не
совершала.
– Что я должна говорить? – наконец сдалась я.
– Сначала – кто ты есть. Потом – что делала в квартире.
– Я же сказала… Меня попросили заехать за книгами.
– Это в двенадцать-то ночи? Не поздновато для визита?
– Раньше времени не было.
– Слушай, девонька, все же просто. Если ты внятно
объясняешь, кто, зачем, почему, то выходишь отсюда с чувством полного
морального удовлетворения. Мне ведь тоже лишняя головная боль не нужна. Где
хозяин, почему у тебя ключи, кто просил, что сказала? Коротко и четко, как в
гестапо. Ничего сверхъестественного не требуется. Я же не прошу тебя сказать,
был ли твой дедушка на оккупированной территории, – вопросы самые человеческие,
правда?
– Я же сказала. – Это была пустая трата времени, я
чувствовала, что дурацкий Питомза пошел на принцип, и он не успокоится, пока
не" выколотит из меня то, что ему нужно.
– Да ничего ты не сказала. Даже фамилию скрываешь, что
совсем уж глупо. И настораживает, заметь. Где хозяин?
– Не знаю. Почему я должна знать?
– А раньше там бывала?
– Нет.
– А потом взяла и поехала, как раз на ночь, когда
хозяина нет. Конспиратор из тебя хренов, вот что я тебе скажу, девонька. –
Питомза проницательно и хищно посмотрел на меня. – И племянника зря приплела,
погорячилась. Ведь нет никакого племянника, а?
Я молчала.
– А то бы ты его сразу предъявила. Адрес, имя, кличка
собаки, цвет глаз и размер ноги. Зачем тебе неприятности, правда? Тебе надо в
ночниках ноги задирать до головы, а не со мной здесь сидеть. Из чего делаю
вывод, что дело здесь гниловатое.
– Я не понимаю.
– Ты мне рога не мочи, – прикрикнул Питомза. – Что,
хату хотела грабануть, да в последнюю минуту очко сыграло? А может, и правда
есть племянничек, а ты у него ключики втихаря потянула? Или у самого дяди? Как
зовут?!
Я молчала, хотя больше всего мне хотелось сдать себя не
только нынешнюю, но и прежнюю.
– Усугубляешь, усугубляешь положение.
Полусонный взгляд вшивого сержанта, или старшего сержанта, –
я совершенно не разбиралась в милицейских лычках – гипнотизировал меня, еще
секунда – и я не выдержу этого напряжения. Но самым страшным было то, что я
совершенно не знала, что ему сказать.
А он, похоже, знал:
– Квартира-то уже третью неделю на сигнализации.
Следовательно, хозяин в командировке или в отпуске. А тут вдруг ты…
В дверь настойчиво постучали.
Питомза нехотя оторвался от меня, открыл, о чем-то тихонько
посовещался – я услышала только приглушенное “бу-бу-бу” и легкое посвистывание
в финале – и вернулся ко мне с явным сожалением в глазах.
– Ну вот что, – сказал он, – я сейчас уеду, а ты
посиди, подумай, может, и надумаешь чего в мое отсутствие.
Он препроводил меня в мрачный гроб камеры, хохотнул и
добродушно напутствовал напоследок:
– Место, конечно, не курорт, но не унывай. Здесь
признаться – милое дело. Только на себя лишнего не бери, помни золотое правило
– лучше семь раз ударь, чем один раз зарежь.
…Никогда еще жизнь не казалась мне так бездарно проигранной,
как сейчас, когда я сидела на деревянной, грубо сколоченной скамейке запасных
игроков. Запасных, это точно – теперь уже ничего не зависит от тебя. Весь ужас
положения, в которое я попала, открылся передо мной во всей своей
отталкивающей, почти старушечьей наготе.
Табак, дрянь, швах оказалось дело, ты просто
низкооплачиваемая статистка. И все твои построения разрушились о грубую
реальность высоких ботинок и милицейских лычек. Я бродила в своем нынешнем
положении, как в девственном лесу, – кричать было бесполезно, все равно никто
не услышит. Ничего страшного не случилось бы, если бы они отвели тебя в
сторонку у метро “Бабушкинская” и ласково спросили документы – отсутствие
регистрации, только и всего. Но они взяли тебя на пороге чужой квартиры с
пустым рюкзаком, где не было ничего: ни трамвайного билета, ни губной помады,
ни замызганной косметички – ничего, что является спутниками бесцельно прогуливающегося
человека. Ты же была стерильна, твой вещмешок это подтвердит: две книги, только
и всего. Да еще и фотография… А эта милицейская Питомза (Господи, да что же это
за странная кличка, в самом деле!!!) так просто с тебя не слезет. На
снисхождение рассчитывать не приходилось – все твои киношные афиши завалились
набок и рухнули, их залило дождем… Еще несколько часов назад ты казалась самой
себе крутой, неуязвимой, ты лихо выстраивала картонные сюжеты, где живые люди
казались тебе персонажами. Но стоит кому-то чихнуть, стоит кому-то не заметить
правил твоей игры – и ты становишься бессильна.
