Разбитые губы плохо слушались меня, но тон выдал с головой –
я издевалась. Я так откровенно издевалась, что в стриженые головы ментов
закралось сомнение.
– Открывали ключами, – осмотрел замок один из
милиционеров.
– Естественно, ключами. Не отмычкой же, – смешалась я.
– Вы бы в дверь позвонили, прежде чем по морде бить. Я бы открыла.
– А ты хозяйка? – спросил у меня старший.
– Приятельница племянника хозяина, – шла напролом я. –
Он попросил книгу привезти. Сам приехать не мог. Вот, ключи передал.
– И ты не знала, что квартира на сигнализации?
– Запамятовала. Он что-то мне говорил, но как-то из
головы вон, – продолжала гнуть свою линию я. Единственное спасение я видела в
наступлении на нестройные ряды милицейского наряда.
– Окна тоже закрыты. Да там и не заберешься никак.
Пятый этаж и стена голая, – добавил самый молодой мент, вернувшийся в коридор
после детального осмотра комнат.
– Вы вообще за кого меня принимаете? – нагло
поинтересовалась я. Слишком нагло, чтобы они оставили это безнаказанным.
– Ну не за Клару Цеткин, это точно, – съязвил старший.
– Давай телефон этого племянника, пусть подъезжает, разберемся.
Вот ты и попалась.
– Ну?
Я молчала. Далекий пол показался пропастью и закачался под
моими ногами.
– У него нет телефона.
– Адрес.
– Да не знаю я точно. Где-то на Сретенке. Мы с ним
завтра должны встретиться… Вы бы наручники сняли, смешно, ей-Богу.
Младший милиционер с почти женской родинкой над верхней
губой вопросительно посмотрел на старшего.
– Сними, – сказал тот, – пусть пойдет умоется, что ли…
А то скажут потом, что мы честным гражданам вывески портим.
Наручники были расстегнуты, и только теперь я поняла, что
руки у меня затекли. Я несколько раз сжала и разжала пальцы.
– Хорошие перчатки, – заинтересовался вдруг старший, –
не жарковато в них?
– Зима, слава Богу, на носу, – стараясь сохранять
спокойствие, сказала я. – Или в бикини ходить прикажете?
– А в квартире не жарко в перчатках, спрашиваю?
– Вообще-то я уходить собиралась…
– Ладно, иди умойся. Забираем тебя в отделение до выяснения
личности.
Под бдительным присмотром коротких милицейских автоматов я
отправилась в ванную, стараясь не грохнуться по дороге: перспектива поездки в
отделение радовала меня так же, как гильотина Марию-Антуанетту.
Я долго и тщательно мыла лицо, понимая, впрочем, что это
бесполезно: время не выиграть, как ни старайся…
Сквозь полуприкрытую дверь я слышала, как старший наряда
отдавал распоряжения:
– Позвони на пульт, дай отбой. Не нравятся мне эти дяди
и их племянники. И девку поторопи, никто ей сауну не оплачивал…
В окружении милиционеров я отправилась вниз, где меня
поджидал патрульный “воронок”.
Это событие, несомненно, украсило унылый поздний вечер
двора: почти во всех окнах подъезда горел свет, нашу группу сопровождали стайки
любопытных, державшиеся на почтительном отдалении, – так сопровождают стареющих
актрис изрядно поредевшие ряды поклонников. Вот только аплодисментов я так и не
дождалась – меня молча и довольно непочтительно втолкнули в машину.
Пока она тряслась по плохо освещенным улицам Текстильщиков,
я узнала много интересного о частной жизни своего эскорта.
Зажатая с обеих сторон плохо тренированными телами
милиционеров, терпеливо выслушивая их легкий треп, я уже через пять минут
поняла, что одного из них звали Мика, а второго – с родинкой над верхней губой
– Кока.
Сидевший на переднем сиденье старшина наряда молчал.
Жена Мики месяц назад сделала аборт, возникли
послеоперационные осложнения, и Мика без устали клял медицину – и
государственную и частную. Кока поминал родственников из Апрелевки, которые
сосут из него деньги для беспутной младшей сестры, вздумавшей поступать в
какой-то частный институт.
Я цеплялась за эти ничего для меня не значащие чужие жизни,
чужие слова, чужие имена – только потому, что боялась остаться один на один со
своей неожиданно возникшей проблемой.
Проблема, и серьезная.
"Положение хуже губернаторского”, – вертелось у меня в
голове, да и иллюстрация всплыла соответствующая – Никита Михалков и почему-то
в роли генерал-губернатора Трепова, которую он никогда не играл: усишки,
бородишка и орден святого Владимира на шее…
Что-то будешь делать, голубка?..
– А бабенка-то ничего, – вдруг сказал старший, глядя на
меня в зеркальце; я тоже видела его глаза, автономно плывущие в серебристом
стекле, – узкие и опасные, как лезвие ножа. – Ничего бабенка, говорю… Тебе-то
нравится. Кока?
– Не-а, – сказал Кока.
– А какие нравятся?
– А те, что ближе к центру живут.
Все, кроме меня, засмеялись. Немудреный юмор
мужиков-провинциалов.
Опять я лажанулась с деталями туалета, ну на кой черт нужны
мне были эти дурацкие перчатки?..
Но дело было не в перчатках, я прекрасно это понимала, не
они усугубляли мою вину, речь шла не о том, насколько она значительна.
Речь о другом – засветилась.
От осознания этого меня прошиб пот, такой обильный, что я
испугалась – как бы он не просочился сквозь куртку.
Они везут тебя в отделение, чтобы выяснить личность.
И все равно, кем ты представишься – любовница племянника
Сирина, сожительница самого Сирина, внучка его соседки, домушница или невинная
жертва, – паспорт на стол и отойди к стене, будь любезна!
О дальнейшем я думать не хотела. Они посылают запрос в то
место, где был выдан паспорт, и до этого прочно стоявшая на ногах Ева Апостоли
превращается в химеру, в неопознанный летающий объект, в рассыпавшегося
сфинкса, в марионетку, которая никогда не участвовала в любительских
спектаклях…
Я проклинала себя за неосмотрительность и Сирина за
осмотрительность. Именно она преподнесла мне такой отвратительный сюрприз; а
впрочем, Сирину нужно отдать должное – будучи мертвым, он все-таки смог достать
меня.
Я даже не знала, что делать в такой ситуации – молчать о
себе или все рассказать: и то, и другое было одинаково гибельным. Черт меня
дернул ляпнуть о племяннике Сирина и о Сретенке. Если его не предъявить, то все
мои объяснения покажутся по меньшей мере странными. И ключи, которыми я открыла
дверь, – откуда они у меня?
Нестройные отрывочные мысли позвякивали в голове, как
мелочь, а может быть, действительно подбросить монетку: она-то и решит, что мне
делать…
