Я попыталась поставить себя на место Туманова: ему звонит
старый дружбан по институту, пристроенный на работу по протекции, и требует
встречи. Даже если обколовшийся Нимотси требовал от него денег – на встречу
можно было бы съездить в любом случае, это совершенно естественный поступок.
Володька назначает встречу, но вместо этого Нимотси убивают. Из этого следует,
что рыло у Туманова в пухе и рыло это кто-то кормит и держит в строгости.
Да, Туманов – это единственный и самый реальный вариант.
Все остальное решалось просто – зная Володькину слабость к
красивым женщинам (а с некоторых пор я легко стала причислять себя к красивым
женщинам), нужно сыграть на этом, влезть к нему в постель, если уж сильно не
повезет; а там будет видно…
На этом я и остановилась.
А поезд мчался сквозь ночь, не останавливаясь. Уже давно
проехали Бологое, теперь Москва приближалась с каждой минутой, и я не знала, какой
она будет для меня – будет, будет, будет…
Я так и заснула под стук колес, с деньгами и документами на
столике.
А утром вышла в коридор, поздоровалась с помятыми
соседями-комсомольцами, лениво выслушала обычную порцию комплиментов и
вернулась к себе в купе за рюкзаком.
Еще несколько минут – и поезд чихнет на Ленинградском
вокзале под нестареющее “Прощание славянки”. Сидя в купе и закрыв глаза, я
собирала силы – они мне понадобятся.
Наконец поезд остановился на перроне.
Это была Москва.
Часть III
…Это была Москва с ее грязной разноплеменной площадью трех
вокзалов, и все было как и всегда: сомнительные хачапури, сомнительное пиво,
сомнительная видеотехника в киосках. Даже вездесущие цыгане выглядели
сомнительно. Настоящими были только бомжи и их хрипловато-кокетливые спутницы,
которых Иван в бытность своей жизни называл не иначе как “подружки на курьих
ножках”.
И настоящей была я.
Это единственное, что я знала точно: настоящая – я. Алена,
Фарик, Сирии, Влас, ужин с Греком под двуличный саксофон – весь этот
стилизованный питерский кошмар отодвинулся на задний план, теперь он был
отделен от меня восемью часами железнодорожных путей, заслонен стеной дождя
изменчивой памяти – сработал инстинкт самосохранения. Иначе и быть не могло,
моя бедная стриженая голова еще не готова была хранить в себе этот груз.
Я смешалась с утренней толпой, которая внесла меня в метро,
не глядя, накупила ворох московских газет и, проехав одну остановку по кольцу,
вышла на проспекте Мира. Проспект был задавлен вечными пробками, я тихонько
позлорадствовала над беднягами, сидящими в крутых иномарках, и без труда нашла
нужный дом.
Сталинский ампир, эпоха архитектурных излишеств, ну конечно,
Грека бы оскорбила панельная халупа для сотрудников.
Я поднялась на шестой этаж, сунула ключ в замочную скважину
и оказалась дома.
– Эй! – заорала я, как только дверь за мной
захлопнулась. – Эй! Есть здесь кто-нибудь?!
Никого не было.
Мой голос прокатился по пустынным комнатам, он первый увидел
будущее жилище; теперь с ним предстояло познакомиться и мне самой.
Ничего себе! Да здравствует фирма, которая так искренне
заботится о своих сотрудниках!
Квартира представляла собой запыленное кладбище бытовой
техники; здесь было все: компьютер, мирно прикорнувший на столе у окна в
большой комнате; видеодвойка, музыкальный центр. В маленьком баре стояли
бутылки, выдающие самые фантастические вкусы временных постояльцев: водка,
виски, джин, ополовиненное мартини, нарзан для язвенников предпенсионного
возраста и даже дорогой французский коньяк.
Необжитость комнат была обманчива – то и дело я натыкалась
на следы человеческого пребывания: забытую в спальне пачку презервативов,
окурок окаменевшей сигары в тяжелой малахитовой пепельнице, закатившуюся за
ножку стола запонку, похожий на хвост селедки галстук – все эти форпосты
командированных холостяков.
Я переместилась на кухню, чтобы обнаружить здесь кухонный
комбайн, микроволновку, стиральную машину и кондиционер, встроенный в форточку.
Впрочем, это были ненужные предосторожности – окна квартиры выходили не на
загаженный, загазованный проспект, а в тихий подмерзший дворик, обезображенный
только детской площадкой в стиле а-ля рюс: наспех срубленные избенки,
символизирующие горки, и несколько персонажей русского фольклора –
Царевна-лягушка с обломанной стрелой и маньяческого вида Иван-дурак.
"Видишь, как полезно иногда стукануть на ближнего, –
похвалил меня Иван. – Сразу же продвинутое гнездышко выдают. И недалеко от
центра”.
"Делай так всегда, – присоединился к Ивану Нимотси. –
Глядишь, и на виллу в пригороде Лос-Анджелеса насобираешь!"
Я открыла шкафы на кухне – никакой еды не было, только в
дальнем углу лежала пачка инструкций ко всей этой мертвой технике. Я слишком
отвыкла быть одна и поэтому включила все сразу – музыкальный центр, телевизор,
холодильник и кондиционер.
Мне нравилась эта удобная безликая унифицированная квартира:
здесь можно со вкусом пожить, запастись едой и кассетами из ближайшего
видсопроката – и отключиться, хотя бы на пару дней.
"Шалишь, пары дней у тебя нет, но вот сегодняшний –
вполне”.
Так я и поступила. Спустилась в ближайший гастроном,
по-мужски бестолково накупила порционной расфасованной еды и полдня провалялась
на диване, лениво почитывая московскую прессу. Как ни странно, прочитанное меня
успокоило: мой случай, казавшийся апокалиптическим мне самой, оказался лишь
досадным пресным эпизодом в ряду других преступлений, от которых стыла кровь в
жилах, – расчлененка, побоище в ночном клубе, похищение детей, отрубленная
голова, весело улыбающаяся дворникам из мусорного бака, труженики невидимого
фронта заказных убийств, расстрел крупного предпринимателя и его ни в чем не
повинного тойтерьера… Газеты писали обо всем, что хоть как-то могло развлечь
пресыщенного обывателя и погрозить пальцем голодному бюджетному пролетарию: все
твои проблемы – это полная фигня по сравнению с концом света, который маячит у
тебя за окном…
– “Именно! Не переворачивай страницу, дочитаю, – вылез
Иван. – Не вовремя я умер, точно! Страна не дождалась Вильяма своего
Шекспира…"
"Заткнулся бы, Вильям наш Шекспир, – огрызнулся
Нимотси. – Лучше бы у жертв спросили, каково им… Очень неприятно, чтобы не
сказать больше!"
Очень неприятно, чтобы не сказать больше… Я вдруг подумала о
том, что должен был чувствовать Нимотси, что должна была чувствовать Венька,
когда смерть накрыла их своим неотвратимым, засиженным блохами крылом…
Ты должна знать. Ты должна знать. Ведь у тебя есть кассета,
где это запечатлено документально. Кассета твоего друга Нимотси, которую ты
боишься посмотреть уже полгода. Но тебе придется это сделать – придется, как бы
ты этого ни хотела. Придется – хотя бы для того, чтобы знать, что за карты у
тебя на руках. Кассета и записи могут быть тузами, а могут – случайно
затесавшимися в колоду двойками. Но знать расклад ты должна обязательно.
