– Я понял. Чего вы хотите от меня? Ведь вы чего-то
хотите, иначе не сделали бы того, что сделали.
– Он мертв? – спросила я, и ни один мускул не дрогнул у
меня на лице, ни одна ресница не упала на щеку.
Грек быстро набрал номер по сотовому телефону;
– Все в порядке, Саша?..
Выслушав ответ. Грек откинулся на сиденье.
– Уже мертв. Хотите знать, как это произошло?
– Не хочу.
– Надо полагать, это доставило вам моральное
удовлетворение.
– Нет. – Я попыталась быть честной, прежде всего с
собой, я даже мельком пожалела несчастного глупого Власа, который был хорош в
финале любовного акта и проявке пленки. – Нет. Но чувство долга получило свою
порцию сырого мяса.
– И надолго ее хватит, этой порции?
– Не знаю. Похоже, я нахожусь в самом начале пути.
– А у вас есть хватка, – вдруг дал слабину Грек. –
Хотите поработать на меня? Я мало кому делаю такие предложения.
Я повернулась к нему всем корпусом – сама невинность,
мужественная секретарша с вытравленными пергидролью волосами, которая говорит
“нет” боссу, залезшему под юбку.
– Если бы я была деталью в плане, то сейчас сказала бы
– “да”.
– А вы говорите?
– А я говорю – “нет”. Мне есть на кого работать.
"Браво! Бис! – зааплодировал Иван. – Торговки чесноком
и мочалками на мелкооптовом рынке будут рыдать и утираться бретельками от
лифчиков”.
"А актерский состав мексиканских мыльных опер
коллективно примет японское подданство и сделает себе харакири на священной
горе Фудзияма, – поддержал его Нимотси. – Из зависти. Заметь, только из
зависти!"
Мы приехали на Очаковскую, одну из улиц, обрамляющих
Смольный. Этот район считался элитным и был заселен внучатыми племянниками и
личными шоферами бывших партийных боссов. В сопровождении водителя Сережи и еще
двоих, выскочивших из подъехавшего джипа, телохранителей мы поднялись на третий
этаж ничем не примечательного сталинского дома. Телохранители остались скучать
за дверью, а Сережа, который – видимо, по совместительству – был еще и
горничной, барменом и экономкой, принес нам кофе в маленьких дымящихся чашках и
коньяк.
От коньяка я отказалась, но кофе выпила с удовольствием.
. – Через сорок минут я должен быть на деловой встрече, –
сказал Грек. – Так что давайте сразу покончим с формальностями. Итак, вам
ничего от меня не нужно.
– Нужно, – честно сказала я. – Мне нужны деньги. По
лицу Грека пробежала едва уловимая брезгливая гримаса.
– Сколько?
– Самый минимум, – я постаралась исправить положение, –
самый минимум, который позволит вам считать меня борцом за идею, а не
меркантильной сукой. Дело в том, что денег у меня нет вообще.
– Ваш покойный друг не оставил вам даже на карманные
расходы?
– Гонорар он должен был получить позднее. За удачно
выполненное задание, – мягко напомнила я Греку. – Но заказ остался
неудовлетворенным, как вы можете предположить.
– Сколько? Я молчала.
– Пять тысяч долларов вас устроит?
– Это чересчур. – Я ухватилась за пустую чашку кофе. –
Я вполне могу обойтись и пятой частью суммы. Мне нужно покрыть транспортные
расходы, ну – и суточные на первое время.
Мой ответ понравился Греку и восстановил мою пошатнувшуюся
было репутацию.
– Что вы собираетесь делать?
– Мне нужно уехать из Питера. Мне больше нечего здесь
делать.
– Хорошо. Все подробности мы обсудим вечером. Перед тем
как вы остановите мою машину и сойдете на следующем перекрестке, я приглашаю
вас в ресторан.
– В тот самый, – сказала я, имея в виду “Паризиану”.
– Да, в тот самый. Я постоянен в своих привязанностях.
А пока можете отдохнуть. Сережа останется с вами и покажет, что к чему. Бояться
его не следует. А я заеду за вами к семи.
– Буду ждать вас с нетерпением.
Грек кивнул мне и вышел из комнаты. Спустя некоторое время –
должно быть. Грек давал указания своему вассалу – хлопнула входная дверь.
Теперь можно осмотреться.
В широком низком окне равнодушно отражались дома на
противоположной стороне лысой, лишенной малейшего намека на деревья улицы.
Скучнее не придумаешь, как раз в стиле партийных постановлений. Я тут же
переключилась на комнату – это было гораздо интереснее и могло бы хоть
чуть-чуть объяснить мне Грека. Стену напротив окна украшала огромная копия
“Садов наслаждений” Босха. Ничего себе, у хозяина довольно пессимистичный
взгляд на мир! Я так и видела автора копии, бородатого красномордого выпускника
Академии художеств, любителя Сартра и мастера лессировок; в моем воображении он
оказался удивительно похожим на изможденного эстета Василия Григорьевича,
который читал нам во ВГИКе историю искусств. Босх и Дюрер были любимцами
Василия Григорьевича, полгода он сладострастно терзал их творчество, отнимая
учебные часы у других, ни в чем не повинных великих живописцев. Босха я всегда
побаивалась, теперь же увидела в нем союзника – должно быть, респектабельного
Грека мучили те же демоны, что и меня.
Пока я разглядывала триптих, появился Сережа – на этот раз с
халатом и полотенцем.
– Что-нибудь нужно? – спросил он осуждающе-вежливым
тоном состарившейся кормилицы.
– Разве что журнал “Космополитен”.
Сережа развел руками:
– Макулатуру не держим.
– А жена хозяина не балуется?
– Нет. И потом – здесь ее не бывает. Но есть
библиотека, телевизор и тренажерный зал. – Сережа явно не знал, что со мной
делать.
– Нет. Это чересчур мужские развлечения.
– Как знаете. Есть видео. Можете посмотреть, если
подберете что-нибудь такое… Немужское. Приготовить вам ванну?
– Пожалуй.
Почему бы и нет. В конце концов, даже если все и сложится не
лучшим образом – помыться никогда не мешает, за последнее время я сменила
полдюжины ванн, и до сих пор жива. До сих пор жива – и это вселяет оптимизм.
Я прошлась по комнате, царапнула ногтем копию Босха и
углубилась в изучение письменного стола. Таким и должен быть письменный стол
преуспевающего бизнесмена: абсолютно стерильным и чисто прибранным, никаких
трупиков деловых бумаг на поле боя. Воровато оглядываясь на дверь, я взяла в
руки фотографии, украшавшие стол: на одной из них был запечатлен сам Грек и
женщина с немолодым, усталым, как будто извиняющимся лицом. “Не очень-то ты и
счастлив, друг мой”, – подумала я о Греке. На второй – помахивал теннисной
ракеткой холеный молодой человек, чем-то неуловимо похожий на жену Грека: тот
же извиняющийся изгиб губ, тот же высокий лоб, даже слишком высокий. Молодого
человека можно было назвать красивым, если бы не некая скрытая червоточина,
ушедшая на второй план порочности: так иногда безмятежная гладь воды скрывает
заросшие лилиями омуты.
