"Хреново, да? – участливо спросил Иван. – А я
предупреждал, не будь самонадеянной дурой, ты же не Чарльз Бронсон”.
"И даже не Сталлоне, – поддержал его Нимотси. – Никто
от тебя таких жертв не требовал. Это не по тебе. Так что езжай в провинцию и
выращивай павлинов”.
"Да, да, да, – твердила я себе, – я не гожусь. Теперь я
могу быть кем угодно – высокооплачиваемой любовницей, низкооплачиваемой
гувернанткой, вот только орудием возмездия я не буду никогда, не по Сеньке
шапка, вы правы, вы правы, как всегда”.
"Еще бы не правы, – утешила Венька. – Каждый за себя,
только Бог за всех”.
Я вернулась в комнату и, наплевав на спящего Власа, стала
судорожно собирать свои вещи. Ну его к черту, помутнение закончилось, можно только
сожалеть о бездарно проигранном билете на паром, но есть еще и другие
возможности. Ты действительно не годишься, признай это и удались в другую жизнь
без пафоса, как в монастырь, – там-то ты и найдешь успокоение…
…Дверь оказалась запертой изнутри – Влас позаботился и об
этом, он страховался, как опытный альпинист, – взял и закрыл меня в клетке, как
беременную лисицу.
Все пути к отступлению были отрезаны, и я не стала искать
ключей. Я просто вернулась в комнату, сняла ботинки, как после долгого пути;
все верно, это не Влас запер тебя, ты сама набросила засов в одиночной камере
своих обязательств.
Оставаться одной было так невыносимо, что я стала
расталкивать Власа – дохлый номер, он беспробудно спал. И тут меня пронзила
острая, как игла, мысль: ты не одна, ты никогда не будешь одна, пока существуют
зеркала. Волоча за собой полуснятые ботинки, я отправилась в ванную, к
дешевенькому, наспех приколоченному осколку зеркала.
Из него на меня смотрела Ева. Та самая, которая приняла
решение мстить. Она решительно сдвинула брови, а потом подмигнула – нужно
следовать за обстоятельствами. Послезавтра… Да нет, уже завтра все решится. И
ты должна пройти этот путь до самого конца, ничего не поделаешь, билет действителен
только в одну сторону. Остановки запрещены.
Я прижалась лбом к холодному утешительному лбу Евы – все в
порядке, неси свой крест и веруй.
…Влас спал, раскинув руки, – и мне пришло в голову, что
точно так же разбрасывают руки и его жертвы, мертвые после нескольких удачных
выстрелов. Сейчас, когда его сонное дыхание стало совсем незаметным, он
напомнил мне Ивана, и Веньку, и Нимотси – убийцы всегда похожи на убитых ими,
они шляются, как мародеры, и забирают самое лучшее…
Я допила водку и легла рядом с Власом.
И проснулась в воскресенье. В будничном воскресенье семьи
палача. Влас встретил меня улыбкой, более похожей на гримасу от головной боли,
– он объяснил это похмельным синдромом. О ночной сцене не было сказано ни
слова? но чувствовалось, что роли расписаны Власом на несколько серий вперед:
разудалый мафиози и его бессловесная набожная католичка-жена. Вместе мы сходили
за кефиром, по которому тосковала его душа, и за новой губной помадой, по
которой почему-то тосковала моя. Совместные покупки придали нашему альянсу
иллюзию постоянства, это была почти идиллия. Вошедший в роль тирана-мужа Влас
настоял, чтобы мы купили туалетную воду, запах которой приводил его в восторг:
“Теперь духи для тебя, детка, буду выбирать я сам, не возражаешь?"
Я не возражала.
К тому же я не имела ничего против любви, которой он решил
забить остаток вечера, после того как оружие было приготовлено и заботливо
уложено в отведенные гнезда. Судя по всему, альтернативы сексу не было – чужая
квартирка оказалась предусмотрительно лишенной не только видео, но и завалящего
телевизора. Так что Тарантино ничего не оставалось, как пощипывать сено в
стойле, а я была под рукой.
Вдохновленный этим, между вторым и третьим актами Влас решил
изменить своему Квентину с челюстью продавца мороженого: он вспомнил
“Прирожденных убийц” Стоуна и сказал мне, что этот сюжет нравится ему больше –
отстрелить кого ни попадя, а потом отправиться на покой и даже завести детей.
“Как ты относишься к писающим младенцам, детка?"
"В виде фонтанов?” – спросила я.
"В виде наших с тобой общих детей”. – Его явно тянуло к
домашним шлепанцам – слабость, простительная для кануна убийства.
Я так и не смогла ответить ничего вразумительного, и Влас,
отвалившись от меня, мгновенно заснул – тема закрылась сама собой.
А я пролежала остаток ночи с открытыми глазами. А перед
самым рассветом меня вдруг обожгло: а что, если Грек решит обратиться к
властям? Эта мысль даже не приходила в самоуверенную головку Евы, поделом! Грек
не производил впечатления человека, находящегося не в ладах с законом, я ведь
даже не знала толком, чем он занимается. А что, если он законопослушный
гражданин, почетный член Академии бизнеса и в прошлом году ему всучили мантию
Оксфордского университета? В таком случае он наверняка связался с местным
РУОПом или как там называются подобные организации?..
Как можно было этого не просчитать – ошибка, непростительная
даже для изготовителей рекламы прокладок, которые решили заняться большим кино.
Как можно было вообще не сказать об этом самому Греку – никаких правоохранительных
органов. Но ты не сказала, мямлила что-то под джазовый аккомпанемент, а
главного не сказала. А теперь вполне может быть, что вместо его
волкодавов-телохранителей нас будут поджидать одомашненные птички из РУОПа. И
твоя эпопея закончится, так и не успев начаться…
– И слава Богу, – вслух сказала я, успокаивая себя. –
Может, это и к лучшему. Стоило только тебе начать действовать по своему
усмотрению – сразу появились жертвы. И если я стану последней в списке – слава
Богу, слава Богу…
Странно, но такой вывод успокоил меня окончательно.
Даже Влас подивился моему спокойствию, когда мы тряслись в
полусонном утреннем трамвае, смешавшись с живописной массовкой питерских
грибников и ягодников:
– Да ты просто какой-то Дима Якубовский в Крестах!
Никаких эмоций, кроме положительных. Как будто мы на рыбалку едем.
– А мы и едем, – резонно заметила я, – надеюсь, что
рыбке повезет меньше, чем рыбакам.
– Я тоже на это надеюсь.
…На чердаке мы оказались за десять минут до приезда Грека.
Раньше появляться там не было смысла – лишний риск, как объяснил Влас, это тебе
не мелких сошек в подъездах мочить. Он оборудовал позицию с тщательностью
призывника срочной службы. И явно волновался – бравада последних двух дней
покинула его, как неверная жена, это было видно невооруженным глазом. Если бы
сейчас я предложила ему уйти – он с радостью ухватился бы за это предложение.
Но я не предложила.
Он в последний раз поцеловал меня помертвевшими от близкого
ожидания губами – трогательное единение ловцов жемчуга, отправляющихся в глубины.
– Он будет через четыре минуты. – Влас посмотрел на
часы. – С Богом.
