…Я проснулась среди ночи, мне действительно снились летучие
мыши с лицом Власа, они по-домашнему скалили острые зубы; они хотели моей крови
и никак не могли добраться до кожи, они не знали, какая кожа – настоящая, я и
сама не знала… Но проснулась оттого, что Влас неистово тряс меня за плечо.
– Ну-ка продирай глаза, сука! – Голос выдавал его,
мертвецки пьяный голос, хотя бледное лицо было пугающе трезвым. От пергаментных
ресниц (Боже мой, какие у него длинные ресницы, надо же!) шел шорох, он-то и
проник в мой сон. – Продирай, продирай, поговорим!
То, что я увидела перед собой, мгновенно выветрило из головы
остатки хмеля: мою переносицу в упор рассматривал пистолет, зажатый в руке
Власа. Это не было ни кокетством, ни робким признанием в любви с первого
взгляда. Он готов был повести меня к алтарю и совершить жертвоприношение. Я и
представить себе не могла, что пистолетное дуло может быть таким убедительным.
– А теперь – по-быстрому, детка: что ты напела в уши
Греку?! Я очень хочу услышать ваш разговор в лицах, перед тем как пристрелить
тебя.
Вот и все. Я не отрываясь смотрела в иллюминатор вороненой
стали – за ним была чисто вымытая палуба “Анны Карениной”, по ней шастали дети,
которым было наплевать на морскую болезнь; под ней занимались любовью случайные
попутчики, которым было наплевать на презервативы, а в ухоженном ресторане
подрагивали лепестки искусственных цветов – а ты ведь могла выбрать этот мир,
Ева, могла, могла. Могла, но не захотела, вот и получай то, что тебе
причитается… Паром уплыл без тебя, оставляя в свинцовых волнах след газовых
шарфов – почти таких же, как на репродукциях импрессионистов, которыми так
любят украшать коробки шоколадных конфет. А мне остается только смотреть в
глаза этой дурацкой пятнадцатизарядной “беретте”, кажется, так отрекомендовал
Влас свою смертельную игрушку. И сонного радиста в твоем распоряжении нет, и
некому отправить в эфир “спасите наши души”…
– Или ты откроешь наконец свою прелестную пасть, или я
снесу тебе башку, – ласково сказал Влас, – с такого расстояния у меня
получится, не сомневайся.
Я не сомневалась. Он вполне может это сделать: желание любви
и желание смерти всегда спонтанны. Я не сомневалась, но попыталась укрыться за
оградой своего собственного насмешливого голоса:
– Убери пушку и ляг проспись. Не хватало нам бытовухи.
Влас заскрежетал зубами – ему явно не нравился мой
бесстрашный покровительнный тон, должно быть, торгашка-мать перекормила его
подобными интонациями в несчастном детстве.
– Ну! – Влас потряс рукой для убедительности, и я
увидела, что “беретта” является самым естественным продолжением его вспотевшей
от хмеля и напряжения ладони. – Будем колоться или глазки строить?
– Не возьму в толк, что ты хочешь от меня услышать?
– Все то, что ты отсемафорила старому хрычу.
Продолжения не последовало – Влас отделался общей фразой, у него не было
свидетелей обвинения. Если бы он видел наш короткий страстный танец, то сказал
бы мне об этом. Но он не сказал, хотя это было бы единственным весомым аргументом.
– Заметь, я все еще жду, – подбодрил меня Влас.
– Ждешь, что я расскажу тебе о голубиной почте? Мы с
тобой все время были вместе.
– Если не считать того, что я периодически шлялся в
сортир.
– Это тебя извиняет. Думаю, Иисус Христос тоже этим не
брезговал. Так что ты в хорошей компании.
– Не заговаривай мне зубы! Тебе зачем-то понадобилось
поглазеть на него. Зачем? – строил свои безнадежно запоздалые версии Влас. –
Может, ты что-то хотела сказать ему… Может, и сказала-. Решила меня подставить!
– Какой смысл? – Я решила держаться до последнего: если
он действительно хочет избавиться от меня, то избавится при любых
обстоятельствах, для суда Линча даже не потребуется высоких ковбойских сапог.
– А вот ты мне и скажешь, какой смысл! Может, решила не
заморачиваться, сдать меня, а потом денежки стрясти с этой падлы. У тебя же на
роже написано, что ты любительница прикорнуть сразу на двух стульях!
Браво, Влас! Если ты попал и не в яблочко, то восьмерку
выбил точно…
– Мелко плаваешь, друг мой Влас. И не нужно трясти этой
игрушкой перед несчастной женщиной. У тебя есть инструмент поубедительнее. Если
бы я хотела избавиться от тебя, то ты пошел бы в одном комплекте с покойным
Сирином. Есть возражения?
Возражений не было.
Влас тяжело дышал, но крыть ему было нечем. Его лицо еще
нависало надо мной, напряженное и мокрое, как перед оргазмом. Я осторожно
прикрыла глаза и зевнула – скорее от с трудом скрываемого страха; ширма тяжелых
век заслонила от меня пистолет, иллюзия безопасности, излюбленный прием детства
– стоит тебе закрыть глаза, и все бяки-закаляки проходят сами собой. Но сейчас
они не проходили – я кожей чувствовала, что стоит мне пошевелиться, не то
сказать, не так вздохнуть – и он спустит курок, пробьет китайский шелк,
безнадежно испортит безделушку моей жизни.
"Ничего не говори – может быть, он пытается взять
реванш за ту самую минуту, когда валялся в одной штанине у меня в ногах и
корчился от нацеленного на него пистолета”. Проникнуть в карстовые пещеры его
сознания я не могла, я не была для этого достаточно экипирована, даже теплыми
носками не запаслась… Из темного лабиринта, куда хотел погрузить меня Влас,
было только два выхода: один – тот самый покровительственный насмешливый тон,
возможности которого я уже исчерпала. И второй, подчеркнутый жирной меловой
стрелой: Влас жаждал зеркального отражения своего собственного недавнего
страха, Влас не забыл его остроту и хотел напомнить о нем и мне. Так что самое
время испугаться.
Я так и сделала. Я уперлась кулаками в его плечи и тихо
попросила:
– Пожалуйста… Ну пожалуйста…
– Что, страшноватенько? – Он был вполне удовлетворен,
но холод пистолета, приблизившись вплотную, обжег мне переносицу. – Очко-то
играет? Не слышу, детка!
– Да. – Вот теперь мне действительно стало страшно.
Нужно быть законченной идиоткой, чтобы пуститься во все тяжкие с этим веселым
убийцей и попытаться навязать ему свои правила. – Да, да, да…
– То-то. Так что в следующий раз будь с дядей Власом
повежливее и не строй из себя хренова суперагента. – Он, смеясь, отвел
пистолет, он передумал стрелять в фанерную дамочку из тира, он наконец-то
ощутил себя хозяином положения. А ощутив, сразу же обмяк, как плюшевая игрушка,
отхлебнул водки из стоящей у изголовья бутылки и радостно засопел.
Я не знала, сколько мы пролежали вот так – я, Влас и
пистолет. А когда он заснул, я вынула из его пальцев “беретту”: черт возьми, он
даже поленился вставить обойму, а может, спьяну забыл, куда ее сунул, – во
всяком случае, толку от нее было не больше, чем от газовой зажигалки, но акция
устрашения удалась на славу.
Чувствуя себя измочаленной, изнасилованной страхом, я на
подгибающихся ногах выползла на кухню, прислонилась лбом к холодной батарее и
зарыдала. Я явно не рассчитала своих сил для этого доморощенного родео, в конце
концов, я же не птичка тари, которая одна может безнаказанно копаться в зубах у
аллигатора.
