…Влас складывал в сумку оружие. Сверху он набросал свой
утлый багаж: пару рубашек, свитер, кассеты с Тарантино и выуженные из-под
кровати номера “Плейбоя”.
– Это еще зачем? – удивилась я.
– Для конспирации, любовь моя, только для конспирации.
Пока ты со мной, я смело могу переключаться на “Мурзилку”.
Влас положил фотоаппарат в футляр и застегнул “молнию” на
сумке. Когда приготовления были закончены и квартира лишилась наших отпечатков,
он сказал:
– Жду дальнейших указаний, товарищ командир.
– Теперь поедем ко мне, хорошенько выспимся, а завтра
займемся твоим Греком.
– Нашим. Нашим Греком. Труп-то здесь оставляем?
– Нет, с собой заберем. Заспиртуем и сдадим в
анатомический театр. Ты меня удивляешь.
– Да, действительно… Никогда не был в Италии, –
мечтательно протянул Влас.
* * *
…Я проснулась оттого, что он целовал меня. Голова
раскалывалась, ей нужна была пачка анальгина, а не дурацкие чувственные
поцелуи. Но ответить пришлось, чтобы не разочаровывать жеребца. Ко мне
возвращалась память, а вместе с ней и картинки с выставки – мертвый киллер,
развороченная голова в нимбе крови; та же голова, ограниченная зернистым
рисовым пространством фотоснимка; связка ключей, ледовое побоище и убийство
Кеннеди, затертые до дыр кассеты Тарантино…
Сосредоточенная переносица Власа появлялась в поле моего
зрения и исчезала вновь, он честно отрабатывал черствый хлеб героя-любовника –
и мне ничего не оставалось, как ответить на его страстные чувства.
"Сегодня суббота, – безразлично подумала я, когда он
выпустил в меня торжествующую струю, – сегодня суббота, вечером уходит паром,
билет еще не просрочен, еще не поздно…"
Поздно. Поздно.
…Днем мы отправились на исходную позицию, на местечковый
Олимп, с которого, как древнегреческие боги, в ближайший понедельник решим
судьбу нашего зарвавшегося соплеменника. Влас долго вел меня какими-то
сомнительными проходными дворами, загаженными подъездами, чердаками, полными
кошек и стертой памяти о золотом веке Петербурга. Я почти выдохлась, когда он
наконец привел меня к железной двери и сказал:
– Это здесь.
Дверь оказалась запертой.
– Вот черт! – досадливо сплюнул Влас. – Из башки вон…
Чертов замок. Фигня какая!
Он пнул ногой неприступную дверь, его лицо сморщилось, как у
ребенка, которому не досталось йогурта на завтрак.
– Ну-ка попробуй, – я достала из кармана связку ключей
Сирина. Я не брала се специально, она лежала у меня в кармане с прошлой ночи, и
я совсем забыла о ней. Я не проверила содержимое карманов, как не проверила
содержимое сумки, где лежала кассета и записная книжка Нимотси, – тогда, летом…
Моя забывчивость становилась не только стилем, но и действующим лицом,
способным вовлечь меня в самые невероятные передряги.
– Ну у тебя и башка! – восхитился Влас. – Приятно
все-таки работать с профессионалом.
Один из ключей – второй по счету – действительно подошел к
двери, и мы оказались на узком длинном чердаке, который венчало слуховое окно.
– Ну, как тебе правительственная ложа императорского
театра оперы и балета? – горделиво спросил Влас, будто он сам являлся
архитектором этого чердака.
– А что слушать-то будем? – в тон ему спросила я.
– “Половецкие пляски”. А также оперу “Коварство и
любовь”.
– Лучше уж балет “Идиот” посмотрим.
– А что, и такой есть? – удивился Влас.
– Есть, есть, не сомневайся.
Я осмотрела чердак.
Место для преступления было выбрано идеально: все прилегающие
улицы просматривались, а следовательно, и простреливались. Нужно было очень
хорошо знать город, чтобы остановиться на этом чердаке.
– А нас не засекут? – спросила я.
– Сегодня суббота, никого нет. Кстати, его офис прямо
напротив. – Влас взял на себя обязанности гида.
Действительно, автостоянка на противоположной стороне улицы
была пуста. Два вечнозеленых деревца легкомысленно торчали в кадках по обе
стороны от входа, в предбаннике солидного заведения.
– Дешевый шик, – констатировала я, – с греками это бывает.
– Его кабинет на третьем этаже, два окна, третье и
четвертое, если считать с левого торца, стекла – пуленепробиваемые.
– Скажите пожалуйста! – восхитилась я. – У него был
повод, чтобы поставить пуленепробиваемые стекла?
– Был. Кстати, в его “мерее” тоже пуленепробиваемые.
Так что у нас, вольных стрелков, имеется только сорок пять секунд – между
стоянкой и дверями.
– Что же они чердаки упустили? – заметила я; откуда что
берется, но раз решила изображать крутую профессионалку, изображай до конца. –
И за что служба безопасности денежки получает?
– За дело. Все чердачные двери в округе, между прочим,
были посажены на амбарные замки. В прошлом году нашего мотылька уже пытались
пришпилить.
– А что же эту проглядели?
– Да не проглядели. Просто всегда нужно иметь во
вражеском стане подлючего человечка, который продастся за чечевичную похлебку.
– Понятно, – сказала я, смутно сожалея о несовершенстве
человеческой натуры.
– Уточним. – Власу нравились эти игры в спецагентов с
лицензией на убийство; я впервые столкнулась с человеком, для которого все –
решительно все! – было игрой. – В понедельник он приезжает в офис ровно к
восьми пятнадцати. В восемь одиннадцать – его “мере” на стоянке, и, как я
сказал, у нас есть только сорок пять секунд, чтобы отработать свои зеленые. Кто
возьмет его на себя?
Он смотрел на меня исподтишка, лукаво-умоляюще, как ребенок
перед витриной магазина игрушек.
– У тебя как со стрельбой, – поинтересовалась я, –
тренировок не пропускал?
– Не пропускал, так что могу случайно и попасть в
яблочко.
– Случайно попадают только сперматозоиды в яйцеклетку,
им для этого тренироваться не нужно.
– Брось ты, у меня здорово получается, я не то что
яблоко снесу – огрызок даже.
– Хорошо. – Я пообещала ему эту проклятую игрушку.
– Тогда ты на подстраховке. Тебе останутся два
телохранителя, мало что им в репы стукнет, вдруг начнут бросаться грудью на
амбразуру.
– Не сомневайся, начнут.
…Мы вышли на улицу тем же путем.
Шел гнусный питерский дождь, но даже он не мог испортить
настроения Власу: эпопея с Сирином закончилась для него без потерь, теперь
начинала раскручиваться история со мной, она обещала все прелести жизни на юге
Италии, в маленьких пиццериях у порта: этой идиллической пряничной картинке
нельзя было не доверять, и он доверился, дурашка.
