Спустя час, измотанная до последней возможности, я выбралась
на твердую землю, как могла, почистила одежду прелыми листьями; листья посуше
набросала под дерево и заснула тяжелым сном.
Это был блаженный черный сон без сновидений, никто не
тревожил меня в нем, никто не мучил прошлым и не пугал будущим.
…Я проснулась от близкого холода – еще немного, и на землю
снова спустятся сумерки, мягкие, вкрадчивые – сейчас они были моим единственным
союзником. Я приблизительно помнила направление, но сейчас это было неважно, я
шла и шла, пока сквозь редкую стену деревьев не показалось шоссе. Машины
проносились по нему довольно часто, мне только нужно выбрать подходящую, чтобы
добраться до города.
По габаритным огням я определила мощный “КамАЗ” и подняла
руку. Во ВГИКе я никогда не была хиппи и никогда не ездила автостопом, этим
грешили мои более продвинутые сокурсники – от них-то я и узнала нехитрую
технологию автостопа: немудреный психологизм, пачка хороших сигарет для парней
и пара запасных презервативов для девушек: на трассе может случиться всякое,
сопротивление бесполезно, тогда лучше расслабиться и получить удовольствие. А
сами шоферы делятся на тех, кто жаждет выслушать историю твоей жизни, а заодно
всех других жизней, и на таких, кто сам болтает без умолку, рассеивая скуку
длинных трасс.
…Мне повезло – мой шофер оказался из породы говорунов. За
время езды до Питера я узнала, что у него трое детей: старшая девочка и
мальчики-близняшки; что жена его беременна четвертым ребенком, и, кажется,
опять будет мальчик; что сам он из Медвежьегорска, везет из Карелии продукты
питания; что напарник его погорел на сто тысяч долларов, когда связался с
оргтехникой… Черт его попутал поставить в фуру канистру с бензином – бензин от
тряски вытек и загадил новехонькие упаковки компьютеров. Фирма-поставщик
выплатила неустойку в размере этих ста тысяч, а безнадежный долг повесили на
приятеля. Тот сначала запил, а потом повесился на этом самом ремне (шофер
похлопал себя по джинсам) – он выкупил у вдовы за кругленькую сумму, говорят,
веревка повешенного приносит счастье. И ему повезло – он переходит с междугородных
трасс к главе местной администрации на персоналку, нежданно-негаданно… И это
его последний рейс.
Я сочувственно качала головой, ахала в нужных местах, в
благодарность шофер обучил меня немецкому слову “натюрлих” как универсальной
оценке любой ситуации, и мы расстались в Питере, довольные друг другом.
Без приключений я добралась к себе на Васильевский, наскоро
вымылась и свалилась без сил.
* * *
… Паром отходил в субботу вечером.
Сегодня было утро четверга, значит, уже послезавтра меня не
будет в этой стране, и кошмар закончится. Я решила ехать, я решила
воспользоваться этим щедрым посмертным подарком Алены, другого выхода у меня не
было. Я совершенно не представляла себе, что я буду делать в Швеции, но теперь
это было неважно. Пока неважно.
Здравый смысл подсказывал, что, избавившись от одной
головной боли – влюбленного мстителя Фарика, я получила куда более серьезную:
смерть Алены. Еще день-два (я надеялась, что два, а то и три…) – и ее начнут
искать. А судя по тому положению, которое занимал ее отец, эти поиски будут
основательными. Рано или поздно они приедут на дачу, увидят остатки мирной
пирушки, три стакана; снимут отпечатки пальцев, отпечатки протекторов – дальше
мое воображение не распространялось, я понятия не имела о следственной
практике… Кроме того, я не знала, каким путем Алена добыла мне паспорт, кто
знает о нем, и если знает, то что?..
Это были вполне трезвые рассуждения, которые время от
времени разбивались о волны отчаяния, – я не могла отделаться от жуткой картины
мертвых тел в ванной, от съедающего душу чувства вины за происшедшее.
Я просидела в квартире весь день, вечером отправилась на
улицу (такое поведение казалось мне смешным, но похожим на правду) и утопила в
грязной, заключенной в захламленные берега речушке, названия которой не знала,
сумочку Алены. Чуть дальше, воровато озираясь, выбросила ключи от ее квартиры
на Крюковом (слава Богу, там не осталось ничего, указывающего на меня); сожгла
в пепельнице Аленины визитки, заграничный паспорт и билет на паром.
И когда языки пламени лизнули плотные страницы паспорта, я
почувствовала себя невероятной сукой и искусала в кровь уже подживающие губы.
То, что я делаю сейчас, казалось мне отвратительным по отношению к человеку,
который так искренне, так безоглядно помог мне… Но кто-то другой, уже пустивший
во мне корни, кто-то хладнокровный и знающий жизнь, говорил: так надо, им уже
ничем не поможешь, Алену не вернешь, Алена не осудила бы тебя, все правильно,
девочка, а пепел собери и вынеси на помойку… Черт возьми, это было невыносимо!
Я боялась спать, снова и снова я видела болото, где утонул Аленин джип. И мысль
о том, что она, так любившая удовольствия, флирт, поцелуи на ночь, хороший
коньяк, такая восхитительно живая, нашла последнее упокоение не в аккуратной
могиле под черным мрамором от вечно скорбящих родителей и друзей, а в зловонной
жиже болота – сама мысль об этом была мне невыносима…
…Эта мысль пришла совершенно неожиданно, она оказалась
защитной реакцией на постоянную саднящую боль в сердце: перед самым отплытием я
пошлю письмо в Аленин адрес; я укажу, где затонул джип, я дам все приметы,
которые помню, они вытащат их, если их можно вытащить, они обмоют их тела и
хотя бы похоронят по-человечески. “Прости, – шептала я, грызя кончик подушки и
лежа без сна. – Прости, моя хорошая, это единственное, что я могу для тебя
сейчас сделать. Прости, прости меня…"
Решение не казалось мне безумным, оно было вполне логичным,
железные пальцы горя и отчаяния отпустили меня впервые за долгие часы. Так я и
поступлю, может быть, Бог, если он есть, и простит меня…
Только сейчас я поняла, что не ела больше двух суток и
чертовски голодна. Готовить не хотелось, но что-нибудь приличное я обязательно
бы съела. Наплевав на предосторожности, а еще больше страдая от одиночества, в
котором я принуждена была бродить, натыкаясь на собственные безрадостные мысли,
я отправилась на Невский, в хорошее кафе.
…Я выбрала дорогую и вполне респектабельную забегаловку,
заказала парочку немыслимых салатов, мясо с грибами в горшочках и к нему бокал
красного вина, просто и со вкусом. Стараясь сдерживать волчий аппетит, я
аккуратно ела, запивая вином отлично приготовленное мясо.
Прощальный обед, завтра меня здесь не будет.
Утолив первый голод, я расслабилась и стала смотреть в окно
– за ним жил своей жизнью Невский; деловито и не очень сновали люди, у которых
были совсем другие, невинные тайны, из-за которых никогда не гибли близкие
люди, которым не нужно было уезжать из страны куда глаза глядят, которых ясно и
спокойно любили и хотели иметь от них детей… Я завидовала каждому проходящему
мимо, с любым из них я охотно поменялась бы местами, вот только они вряд ли
захотят…
А потом появилось нечто, что поначалу лишь смутно
взволновало меня; я не могла определить причину этого “нечто”,
загипнотизированная броуновским движением Невского. Но вскоре я поняла источник
беспокойства – кто-то пристально меня разглядывал. Кто-то сидящий в кафе.
