А если кто-то из них двоих все же жив?
Додумать я не успела – прямо в лоб на меня несся огромный
трейлер, из тех, что гоняют на междугородных перевозках, – я просто выехала на
встречную полосу. Столкновение казалось неизбежным, разве не об этом ты
мечтала?
Я резко вывернула руль, и, послушный даже моим неопытным
рукам, джип убрался с дороги за несколько метров до трейлера, прямо перед его
тупым носом, и скатился в кювет. Устойчивости джипа можно было только
позавидовать. Я растерялась, я даже не подумала затормозить и сбросить скорость
– и джип, как огромны?? лось, легко ломая кусты, взрезал рощу. Несколько минут
по лобовому стеклу хлестали ветки, потом все исчезло – передо мной было
открытое пространство, а под шинами с легким писком ломался первый тонкий лед.
Наконец-то я остановилась, хруст исчез, но сразу же возник другой звук,
которому я даже не придала поначалу значения.
Несколько минут я просидела, уткнувшись головой в руль,
потом посмотрела в зеркало: ни Фарика, ни Алены в нем не было, должно быть,
тела завалились, когда машина соскочила в кювет. В любом случае, нужно было
убираться отсюда, черт знает, где вообще я нахожусь.
Я хотела встать, выйти наружу, осмотреть джип – и не могла,
ноги как будто приросли к полу. Тишина в машине была невыносимой, и, чтобы
избавиться от нее, я включила магнитолу, сунула в нее первую попавшуюся кассету
из “бардачка”. В “бардачке” лежали Аленины перчатки – мягкая лайка отличной
выделки; ее маленькая сумка и газовый баллончик. Все в идеальном порядке, иначе
и быть не могло.
В салоне повисло легкомысленное рэгги, не самая подходящая к
случаю музыка, – и еще этот звук снаружи, похожий на чавканье огромного
животного… Когда он стал невыносим – я открыла дверцу и чуть не вскрикнула от
ужаса: почва под машиной была зыбкой, джип явно оседал, колеса уже наполовину
ушли в трясину, а это была именно трясина, знаменитые местные болота, как я
могла об этом забыть – ведь Алена говорила мне… Я сунула за пазуху Аленину
сумочку – мало ли, может быть, там документы, которые ей понадобятся, – и
соскочила с водительского места: нужно открыть заднюю дверцу и попытаться
вытащить их, Алену, Фарика, я просто не имею права оставить их здесь…
Но едва я оказалась снаружи – ноги тотчас же ушли в липкую,
припорошенную ночным инеем грязь, все, вот и все! Я сделала невероятное усилие
и ухватилась за что-то: это была искореженная сухая ветка кустарника, росшего
неподалеку, на кочке. Я рухнула в грязь и поползла – в спину мне постреливали
музыкальные фразы, хороший, чуть хрипловатый английский и чавканье болота,
каждую минуту пожирающего джип. От холода я не чувствовала ног, утонувших в
зловонной жиже, ладони горели от шершавой плети упругого кустарника – в нем
сейчас было мое единственное спасение.
Наконец я обрела желанную твердь, выползла на маленький
островок сухой твердой земли, уткнулась лицом в содранные ладони и зарыдала.
Это был странный плач-причитание, кажется, я молилась и
просила простить меня, я кричала в голос и боялась оглянуться на джип; музыка
из него становилась все глуше, а потом и вовсе кончилась. Я подумала, что
кассета доиграла до конца, но через несколько минут раздался самодовольный всплеск.
Чудовище поглотило свою жертву, и все стихло.
До первых проблесков мутного северного рассвета я не могла
обернуться. Я лежала, окоченев от холода, грея руки под свитером и курткой,
поджав колени под подбородок: я должна умереть, бегство напрасно и обречено на
поражение… Но спасительное предсмертное тепло не приходило – все-таки было еще
недостаточно холодно, чтобы замерзнуть насмерть.
Периодически я проваливалась в какие-то обрывки
снов-галлюцинаций, главным в них были прозрачные руки Фарика и Алены, они нежно
касались меня, но их прикосновения были обжигающе-ледяными, они заставляли
сжиматься и без того маленькое сморщенное сердце.
И только когда начало светать, я наконец заставила себя
подняться и посмотреть назад.
…Джипа не было.
Вместо него на безмятежной глади болота рваной раной
расплылось черное пятно. Еще несколько часов, а может, какой-то час – и уже
ничто не будет напоминать о нем. Я не знала, как глубока трясина и насколько
далеки от меня Алена и Фарик. И впервые за несколько часов я пожелала им смерти
– мгновенной смерти там, на даче. Если это так – значит, они счастливо избежали
этого мучительного долгого всасывания в вонючую утробу земли. Они не мучились…
Слезы снова полились у меня из глаз, скатились на запекшиеся
губы – и меня обожгла едкая боль: оказывается, я содрала, искусала губы в
кровь, когда ползла к спасительной кочке. Содранные губы, содранные ладони –
это пассив. А в активе ты снова осталась жива…
Я мелко дрожала, свитер, рубаха и куртка промокли спереди
насквозь и не могли меня согреть. Я сняла рубаху и свитер, надела их задом
наперед, вывернула куртку, но теплее не стало. Низкое северное солнце
равнодушно смотрело на меня, оно тоже ничем не могло помочь, а перед глазами
маячила братская могила людей, которые погибли из-за меня…
Скорее машинально я открыла Аленину сумку; дорогая кожа была
безнадежно испачкана болотом, но внутренности не пострадали. Немного денег на
традиционный мартини по дороге домой, записная книжка, беспечно валяющиеся
визитки, ключи от дома и какие-то яркие, хорошо отпечатанные бумаги. Я
внимательно рассматривала их, а когда поняла, что это такое, ничком упала на
стылую землю и сунула грязные руки в рот, чтобы заглушить стон.
…Это были два билета на паром “Анна Каренина”, Питер –
Стокгольм, каюта “люкс”… Билеты были выписаны на мое и Аленино имя – она решила
нам устроить уик-энд, жест безнадежно влюбленной богатой женщины. Здесь же
лежали ее и мой заграничные паспорта – это был сюрприз, о котором она не успела
сказать мне… Не успела, не успела, бедная Алена! Паром уходил в ближайшую
субботу, через три дня; значит, никакой мещанской Финляндии с ее пивом и
дорогами – о поездке туда мы вяло шутили всего неделю назад; всего лишь
респектабельная Швеция, северные ворота огромного мира, куда единственно я и хотела
попасть… Но сейчас это нужно мне было меньше всего, я отдала бы все, лишь бы
они были живы! Но они мертвы, они покоятся в страшной яме болота. Я вытерла
мокрое лицо платком и осторожно обвязала его вокруг тонкого стебля растущего на
кочке кустарника – сегодня ночью он спас мне жизнь. Пусть хоть этот платок
будет эпитафией на могиле, мне нельзя забыть это место…
…В ста метрах чернел худосочный пакостный лесок –
искривленные деревца, чахлая щетка подлеска – и ни одной живой души.
В школе я неплохо бегала стометровку, но сто метров –
обманчивая дистанция, когда между лесом и тобой хляби болота. И помощи ждать
было неоткуда.
В свете дня это расстояние не казалось опасным, пейзаж
затягивал своей умиротворенностью. Несколько минут я собиралась с силами, потом
сломала маленькое сухое деревце – ничего более основательного под рукой не
было. Его я использую в качестве проводника, в качестве щупа, чтобы добраться
до леса и не утонуть в болоте.