"Я, между прочим, всех своих героинь называл Аннами, –
огрызнулся Нимотси. – И ничего, и все были счастливы, даже призы давали. А ты
бы уж молчала! Венера, надо же! Звучит просто как дешевый матерок”.
"Что-то не относящееся к тебе. Что-то совсем другое,
чтобы никому в голову не пришло вспоминать тебя прежнюю… Как будто до тебя не
было никого и ничего…"
"Ева! – не выдержала Венька. – Ева, мне нравится!"
"Тоже ничего. И тоже вполне интернационально, – подал
голос Нимотси. – Ты как?"
Ева, Ева – буквы запрыгали, как обручи в серсо, я легко
поймала их на палочку и произнесла вслух:
– Ева.
Имя отразилось от стерильных стен и вернулось ко мне, легко
вошло в меня – как нож в ножны.
В этом имени была правда моей ситуации, я была еще не
изгнана из теплого рая моей жизни, я еще не искушала и не искушалась сама; я
еще ничего не знала, хотя и покупала исправно яблоки у хохлушки на метро
“Аэропорт”.
Ева. Пусть будет Ева.
В этом имени была правда моей ситуации, я уже была изгнана
из теплого рая моей жизни, и никто не мог защитить меня, кроме этих бесплотных
голосов. И в то же время жизнь открывалась для меня впервые, я еще могла родить
Каина и Авеля и прожить уйму лет где угодно, так никем и не найденная…
Ева. Пусть будет Ева.
За стеной весело бубнили Создатель с ассистентом, они еще
ничего не знали о моем новом рождении. Мне вдруг стало нестерпимо одиноко в
моей кровати. И я подумала о том, что на этих простынях уже лежали многие до
меня; и некоторые, должно быть, тоже выбирали себе имя, схожее с моим.
"Ева, Ева”, – шептала я про себя, но даже это имя не
могло защитить меня от будущего, в которое перекочевали все мои проблемы, они
ведь никуда не делись… Я была далека от мысли считать дураками доблестных
районных следователей и судмсдэкспертов, наверняка уже знающих, что погибла не
я, и о том, что именно я сняла деньги со счета. Фархад, ловкий криминальный
журналист, – вот кто обязательно подаст мяч в игру, он и сам захочет быть
нападающим. Но в лучшем случае они проследят меня до Гули, не так-то много у
меня знакомых, – но споткнутся на улетевшем в Америку Леве.
Если им вообще придет в голову связать меня с Левой.
А если придет?
Или он никому не скажет, этот гордый, замкнутый, безумно
влюбленный в двух мертвых девочек узбек? Если только решит сам стать ангелом
мщения… Да. Он не скажет, а они не станут настаивать, они ненавидят “висяки”,
портящие им отчетность, кажется, так это называется?..
Тебе просто нужно быть готовой, тебе нужно действовать сообразно
американской программе “переселения свидетелей”, растиражированной в боевиках.
Вот только своим ФБР ты будешь сама. Изменить имя, изменить страну и попытаться
жить по-другому. Тише воды ниже травы.
Но это потом.
Пусть с тебя снимут все повязки.
Я не знала, сколько сейчас времени, и тогда взяла
телевизионный пульт и нажала кнопку. Рябь по всем каналам.
Значит – ночь, а ночью нужно спать, как прилежной девочке
Еве. Повернуться на правый бочок и заснуть.
Но спать не хотелось. Я прислушивалась к голосам за стеной.
Голоса не переставали бубнить.
Пойду и попрошу чего-нибудь. Водки, красной икры, печени
минтая… Невозможно так долго оставаться одной в этой белой комнате, в этой
ледяной пустыне, где нет даже следов от саней, где воздух не дрожит от низкого
солнца…
"Что за бред ты несешь?” Я спустила ноги с кровати.
Голова закружилась с новой силой. Но ведь никто не сказал
мне, что нужно лежать, лежать, лежать…
По стенке я добралась до двери, открыла ее и вышла в
коридор. Мягкий ковер приглушил мои шаги, голоса из-за полуприкрытой двери
стали слышны явственнее.
У операционной я все-таки не удержалась, сползла по стене –
силы быстро оставили меня, в глазах вертелся узор ковра, похожий на
геометрически правильно посаженные цветы, которые я видела накануне.
Сидя на корточках, я собиралась с духом и рассеянно
прислушивалась к разговору за дверью.
– ..Слушай, а вот этого я видел! По телику, бежал из
колонии и пристрелил двух человек охраны… Ты и его, надо же… Лихо он у тебя
получился! С такой рожей теперь только в госструктурах заседать! Эти дискеты
дорого стоят! – Я узнала голос Витеньки, жаловавшегося перед операцией на нитки
“шесть нолей”. – Ты же можешь продать их заинтересованным лицам за бешеные
деньги, а? И озолотишься. А лучше по частям. Благородный шантаж, тяни не хочу,
на всю оставшуюся жизнь хватит!
– Думаешь, много осталось? Дурак ты, Витенька, – лениво
сказал Влад. – Ну-ка, плесни мне аква витэ
[8]
, и я объясню
тебе, почему ты дурак… Я жив и процветаю только потому, что все они думают, что
этих дискет нет и в помине… Что я стираю информацию…
– А почему и вправду не стираешь?
– Потому же, почему и молчу как рыба. Хома сум, хумани
нихели а мэ алиэнум путо
[9]
. Хочется пожить еще, отличная штука
жизнь, будь она проклята! Это то??ько в моей ситуац??и она не стоит и копейки, но
за нее можно поторговаться, глядишь, и выгадаю гривенник… Эти дискеты и есть
предмет торга.
– А ведь я могу тебя заложить, – пьяненько хихикнул
Витенька.
– Не заложишь. Меня уберут – тебя поставят на это место
как посвященного. А это несладкое место, хуже Голгофы… Любой неверный шажок, и
пациент отправляется ад патрэс
[10]
. И уж тогда лихие ребятки
тебя подметут, будь спокоен. И сляжешь под скромной табличкой хик яцет…
[11]
губошлеп. Устал, устал… Не могу больше. Устал.
– Четыре года с тобой работаю, и четыре года одно и то
же! Если устал, то бросай все к чертовой матери.
– И бросить не могу. Только о том и молюсь, чтобы
умереть собственной смертью… Но чую, чую – не дадут. Тогда уж всех за собой
потяну. Всех, если начнут рыть мой корпус деликт…
[12]
– Голос
Влада стал глуше, поплыл, раскачиваясь, по коридору.
Я осторожно заглянула в дверную щель. Влад сидел на полу, в
окружении пустых бутылок водки и косточек от маслин; здесь же стояли несколько
вспоротых врачебным скальпелем жестяных банок. Я видела его всего – от затылка,
избитого ранней сединой, до тонких, почти женских, щиколоток голых ног. Он
поджимал подвижные тонкие пальцы, как будто ему было зябко в этом чреве летней
ночи.
