– Лучше ящик водки, – флегматично протянул Влад, – если
жива останешься. Три-четыре процента обычно идут в расход после операции. А
перед этим записки пишут – мы, мол, не в претензии…
– Ну что ты человека пугаешь? – Лева незаметно взял на
себя функции моего опекуна, доброго дядюшки забитой старой девы. – Мы-то уж
точно в счастливых девяносто шести процентах!
– Дум спиро спэро!
[6]
– веселился Влад.
– Наркоз переносишь?
Первую и последнюю операцию мне делали в шесть лет –
вырезали аппендицит – только и всего, так что ничего вразумительного по этому
поводу я сказать не могла.
– Вобьете колипсольчик, – инструктировал Лева, – от
колипсола еще никто не умирал.
– Магистэрдиксит
[7]
, – сыронизировал
тонкогубый хирург, который все больше и больше нравился мне, – не пора ли тебе
улетать, друг мой?
– Пора, пора! – Лева облегченно вздохнул и заулыбался.
– Оставляю тебя в этих жестких лапах и надеюсь увидеть в следующей жизни
процветающим манговым деревом… А то людей она не очень-то балует! Дай-ка
посмотрю в это твое лицо последний раз. И, может быть, на следующем твоем лице
опрометчиво женюсь… Ты, кстати, за границу не собираешься? А впрочем, все это
меня не касается…
Влад проводил меня в маленькую комнатку, где были только
застеленная кровать и телевизор.
На кровати лежал пульт от телевизора, окна были плотно
прикрыты жалюзи.
– Туалет и ванная рядом. Отдыхай пока. – Не очень-то он
был разговорчив.
…Когда через десять минут в дверь заглянул Лева, я все еще
растерянно стояла посреди комнаты.
Лева поболтал в воздухе связкой ключей, прежде чем протянуть
ее мне.
– Последний благородный жест! – провозгласил он. –
После операции месячишко поживи в моей квартире… Пока повязки снимут и можно
будет безболезненно выходить на улицу. Больше не могу, извини. Квартира
продается, в июле родственники приезжают из Овидиополя, чтобы ее с рук сбыть. Я
со старухой договорюсь, с первого этажа, Софья Николаевна зовут. Присмотрит за
тобой, продукты будет носить.
Я молчала, и Лева забеспокоился.
– Старуха кремень, бывшая троцкистка и правая
оппортунистка, не подкачает. Скажу, что ты моя родственница, она их уйму
перевидала… За продукты придется платить, но у тебя деньги есть, надеюсь. Влад
тебя отвезет в город. Ну, вроде все сказал. Удачи тебе.
– И тебе.
…А потом была операция.
Влад пришел за мной, тихой и чисто вымытой, когда я смотрела
в щелочку окна, приподняв жалюзи. За окном была летняя ленивая жизнь, девочка
из соседнего дома каталась на велосипеде по аккуратно выложенным каменным
дорожкам участка. Бил крошечный фонтанчик, чисто вымытые обкатанные камни у его
основания блестели, ни разу не виданные мною цветы складывались в причудливый
геометрический узор – должно быть, владелец соседнего дома, преуспевающий отец
девочки на велосипеде, на совесть проштудировал фотоальбом “Ландшафты Японии”…
– Ну что, идем на заклание? – весело спросил Влад.
– Да. Я готова. Через пять минут.
– Хорошо, пять минут, не больше. Жду тебя в
операционной.
Влад ушел.
Я еще раз бросила взгляд на фонтанчик и камни, а потом
вернулась в ванную, чтобы посмотреть на себя в зеркало.
Последний раз.
Мне вдруг стало жаль моего лица, ведь я расставалась с ним
навсегда и не знала, буду ли счастливее с новым… Я провела кончиками пальцев по
губам – их целовали и Иван, и Нимотси, но теперь их нет в живых. Веньки тоже
нет в живых, а ей нравились мои глаза – нравились настолько, что она решила
сделать себе такие же. Всего лишь уловка, чтобы обмануть данную тебе судьбу.
Но разве ты не делаешь то же самое?
Я вдруг почувствовала, что вся прошлая жизнь выходит из
меня, стремительно исчезает, как вода в воронке. Я еще не знала, какой я буду,
но прежней я не буду никогда. И не проживу жизнь, которую должна была прожить.
"Зато будет другая, только не бойся ее”, – посоветовал
Иван.
"И мужиков не бойся, пусть сами тебя боятся”, – добавил
Нимотси.
"А по-моему, здорово! – сказала Венька. – Тебя не
узнают те, кто знал тебя раньше, зато узнают все остальные…"
Я прикрыла глаза в знак согласия и вышла.
…Они уложились в шесть часов – стандартное время для смены
образа. Я провалилась в вату наркоза под латынь Влада и сокрушенные стенания
его анестезиолога Витеньки о том, что нитка “шесть нолей” стала просто
омерзительной и проще прошивать любителей “дольче вита” сапожной дратвой для
остроты ощущений, если уж красота требует жертв.
Вхождение в наркоз было мягким, сердце упало, как это бывает
в воздушных ямах; мимо пронесся нестрашный мертвый Иван на каменных плитах;
нестрашный мертвый Нимотси, залитый кровью; нестрашная Венька на асфальте,
лицом вниз – их смерть протягивала мне участливую руку, она была мила и
предупредительна, она приглашала зайти, раз уж ты очутилась поблизости от ее
ограды, увитой диким плющом…
Через шесть часов все было кончено.
Я же полностью пришла в себя лишь через сутки, погребенная
под маской.
Коллодийная повязка – вот как это называлось.
Голова немного кружилась, я не ощущала собственного тела, я
лежала и прислушивалась к себе. Ничего не изменилось, все прежние страхи
вернулись ко мне с новой силой – я тихонько застонала. Ты одна, ты совсем одна,
даже твое лицо изменило тебе, сколько же сюрпризов оно еще преподнесет, Бог
знает… И что делать с этим новым лицом?
У разведчика, десятилетиями пасущегося в чужой стране,
несомненно, были преимущества – у него была легенда, у него была резидентура, у
него была ампула с ядом, вправленная в зуб мудрости. У меня же не было ни
легенды, ни имени для легенды, я была уязвима. Я была настолько уязвима, что
призвала свои голоса и несколько минут лежала, сжавшись в комок, неистово, как
Жанна д'Арк, ожидая их.
И они пришли, в привычной последовательности, собрались на
совет, перед которым стояла я, готовая принять любое их решение – если только
они узнают меня.
– Ну, давайте, – подбадривала я их. – Ведь это же я, я…
И я жду вас!..
"Выглядишь фигово, – наконец отозвался Иван, – краше в
гроб кладут”.
"Насчет гроба тебе виднее, – подколол его Нимотси, – а
из имен посоветую Анну. Вполне интернационально, легко приживается на любой
почве и на любой роже. И будет держать тебя в рамках, чтобы не зарывалась”.
"С таким именем только в богадельню. Салфетки крючком
вязать, – не согласилась Венька, – никакого куража”.
