Но он не сказал и никогда больше не скажет – и сердце мое
стонало от безысходности происшедшего.
– Боже мой, как же я люблю тебя…
– Я тоже… Я вздрогнула.
– Я тоже люблю тебя, – это был вернувшийся Нимотси.
– Легче стало? – Я не оборачивалась.
– Относительно. – Он оторвал меня от Ивана, обнял за
плечи сзади и ткнулся лицом мне в волосы.
И мгновенно заснул.
Не знаю, сколько я просидела так, согреваемая горячим
дыханием Нимотси и близким холодом Ивана.
Потом поднялась – Нимотси сразу же свалился как сноп, – как
сомнамбула, подошла к вешалке, сняла один из халатов и накрыла им спящего
Нимотси.
Вернулась к Ивану и положила голову ему на колени – теперь я
видела его подбородок со вчерашней щетиной. Иван умер, а щетина его продолжала
расти – от этого можно было сойти с ума.
Но я не сошла с ума, я тихо заплакала.
– Где ты сейчас? – жалобно спросила я Ивана, только
чтобы не оставаться одной. – Смотришь на свою дуру-Мышь откуда-то сверху, да?
Смешно выглядит?.. Выдадут тебе пару крыльев и арфу в придачу… Но ты-то уж
точно их пропьешь и совратишь армию невинных ангелочков… Черта с два, я совсем
забыла, что ты разнузданный атеист!
Я взяла руку Ивана в свои руки. Скоро она согрелась в моих
ладонях и я согрелась возле Ивана.
– Ты когда-то обещал мне сногсшибательную ночь,
по-моему, ты и здесь не соврал, а? Только я никогда не думала, что она будет
такой… А вот лежу, сшибленная с ног и в твоих объятиях. Ну, давай, Иван,
похвали меня за чувство юмора… Что ты там еще говорил – “только молодость имеет
право на существование”? Ладно, ладно, я не буду плакать… Я буду только любить
и очень скучать по тебе…
* * *
…По мастерству мне поставили “отлично” – как же иначе. В
память о талантливом, перспективном, много обещавшем, самом лучшем на курсе и
так безвременно ушедшем – именно в таких выражениях распинались об Иване столпы
отечественной драматургии, присутствующие на госэкзамене.
"Во всяком случае, Иван, у тебя не будет проблем с
трудоустройством”, – мысленно шепнула я Ивану и улыбнулась.
В ресторан, на прощальный курсовой банкет, я не пошла.
ВГИК закончился.
* * *
…После этого были еще два года стажировки на “Мосфильме”.
Меня, как самую безответную, сунули в редактуру одной из занюханных
мосфильмовских студий. Я добросовестно отсидела на нескольких картинах, хотя ни
разу не попала даже во второстепенные титры, Я перевидела множество режиссеров
и еще больше – актеров: от живых классиков (“полуживых классиков”, обязательно
ввернул бы Иван) до безобразно повзрослевшей Красной Шапочки из культового
фильма моего детства. Я нигде не засветилась и не написала ни строчки.
Нимотси так и не защитил диплом; он периодически пропадал и
возникал снова. Наши отношения после смерти Ивана приобрели какой-то странный
характер – мы не могли существовать друг без друга и в то же время безумно друг
друга раздражали – полным отсутствием вкуса к жизни и засевшей глубоко в
подкорке мыслью: все было бы по-другому, если бы Иван был жив…
Вскладчину мы сняли комнату в маленькой квартирке на
Автозаводской – у глухой старухи Элины Рудольфовны. Самым примечательным в
старухе была ее кошка Соня, страдавшая своего рода кошачьей нимфоманией и
напропалую занимавшаяся своего рода кошачьим онанизмом.
Иногда она не давала нам спать целыми ночами. “Завидую
кошачьему темпераменту, – резюмировал тогда Нимотси, залезая головой под
подушку. – У вас, у баб, одно на уме”.
За все это время у меня не было ни одного мужика, если не
считать угарной пьяной ночи, проведенной с племянником Элины Рудольфовны –
казачьим есаулом Михой из Нальчика – Миха приезжал в Москву по делам своего
опереточного казачьего войска. Не было даже самого завалящего романа. Я не
представляла интереса даже для мосфильмовских осветителей и ассистентов
операторов, за которыми прочно закрепилась слава терминаторов, трахающих все,
что движется и излучает тепло.
Нимотси целыми днями валялся на продавленном хозяйском
диване, покуривал анашу и читал Себастьена Жапризо. Растительная жизнь его
вполне устраивала.
"Мой рододендрон”, – называла я его.
"Моя жертвенная коза”, – называл он меня.
Со страной происходили немыслимые вещи, после путчей,
восстаний, финансовых пирамид она становилась другой. Становилась другой и
Москва – но все это проходило мимо меня; время уходило, как песок сквозь
пальцы, мне оставалось лишь терпеливо ждать собственного конца.
После сошедшей на нет стажировки я устроилась в видеопрокат,
Нимотси откуда-то приволок видеомагнитофон – и жизнь наша как-то упорядочилась.
Я приносила с работы кассеты, и целыми ночами мы с Нимотси
смотрели все подряд, иногда устраивая склоку из-за фильмов: я просто обожала
мелодрамы, но с обязательным счастливым концом, Нимотси же тихо млел от
боевиков и фильмов ужасов.
Он вдруг возненавидел серьезный кинематограф, большие
режиссерские имена вызывали в нем приступы глухой ярости – в такие минуты я
жалела его, маленького, талантливого человека, не справившегося со своей
судьбой.
Один раз кто-то из далекого киношного мира вспомнил о нем, о
его фильме, получившем когда-то Гран-При – нам даже позвонили, но Нимотси
откровенно выматерился в трубку под надсадный рев жаждущей ласки кошки Сони.
Больше звонков не было.
Пора увлечения Жапризо прошла – теперь наша комната была
завалена дешевыми детективами в глянцевых обложках. Нимотси беззастенчиво их
крал на развалах и в ближайшем букинистическом. Плохая литература и плохое кино
утешали Нимотси. Я же ничем его утешить не могла, кроме постоянной навязчивой
игры в фильмы – теперь мы постоянно разговаривали фразами из попсового
американского кино, ловя друг друга на неточностях, – в этой игре я всегда
уступала Нимотси.
А потом он вдруг исчез – не сказав ни слова, я просто не
нашла его на продавленном диване. И это в тот самый момент, когда в наш прокат
забросили “Водный мир” с Кевином Костнером – фильм, который Нимотси давно и
безнадежно собирался посмотреть.
…Нимотси появился спустя две недели, среди ночи, – с двумя
бутылками мартини и целым пакетом бестолковой дорогой еды. На Нимотси было
дорогое новое пальто и пижонское кашне. Только ботинки были старые, но все
такие же сногсшибательные.
Нимотси плюхнулся в них на диван – на покрывало сразу же
натекли грязные лужи, – закинул руки за голову и с пафосом произнес:
– Ну, целуй, меня. Мышь, раба Божья! Появился свет в
конце тоннеля!
– Я пока не вижу.
– Нет, ты не просто Мышь, ты слепая летучая Мышь! Я
получил предложение!
