* * *
…Я проснулась очень поздно и сначала долго не могла понять,
где я нахожусь. Прямо в лицо мне смотрела жизнерадостная зеленая сороконожка из
плюща, а бок подпирал видавший виды Санта-Клаус с лицом грузчика из овощного
магазина. Я положила руку ему на голову, и тотчас же в носу у него замигала
лампочка и из чрева исторглась громкая мелодия рождественской песенки “Джингл
беллз”. Я не знала, как заткнуть Санта-Клауса, и под незатейливый мотивчик с
ужасом вспомнила события предыдущего дня и бессонную полубезумную ночь.
На полу все еще валялись листки из альбома со следами моих
размышлений. И даже сейчас они показались мне смешными, следовательно, какое-то
рациональное зерно в них было.
И тут раздался требовательный звонок в дверь, эхом
прокатившийся по пустой квартире. Я слышала, как Гуля открывает дверь и с
кем-то полушепотом говорит. Исписанные бумажки, валявшиеся на полу, лезли мне в
глаза, но я даже не могла пошевелиться, чтобы собрать их. Обливаясь потом, я
накрылась одеялом с головой и, оцепенев, ждала, когда наконец они откроют дверь
и войдут в комнату.
Ну все. Вот и сказочке конец, а кто слушал – молодец,
Конечно же, они нашли мои старые записные книжки – да мало ли, чего они там
нашли… И вычислили людей, к которым я могу податься – их не так уж много этих
людей… Нужно же было быть такой дурой, чтобы остаться здесь… И хорошо, если это
доблестная милиция. А если нет?
Я зажала зубами уголок подушки, чтобы не закричать.
Ладно, чего ждете, пора и честь знать.
Но секунды складывались в минуты, а никто не входил. Просто
ждать дальше было невозможно.
Я быстро оделась и отправилась на кухню, никого так и не
встретив по дороге.
Гуля сидела в кресле-качалке и читала Кортасара.
– Хорошая вещь, – облизывая пересохшие губы, выдавала
из себя я, – доброе утро.
– Прелестная, – не поднимая головы, ответила Гуля, –
особенно “Игра в классики”.
– Да нет, я о кресле. В нем можно спокойно умереть.
Сколько стоит?
– Не знаю. Это Кал Калыч привез, наш банановый король.
Как спала?
– Божественно, – честно призналась я, – а кто приходил?
Независимей, независимей нужно задавать такие вопросы. Наука
тебе на будущее.
– Да нянька за деньгами заезжала. Говорит, кончились у
них. Сама, должно быть, их и профукала в преферанс.
– И дала?
– Дала, а что делать. Сообрази чего-нибудь пожрать,
если хочешь. Мы уже позавтракали.
"Мы” относилось к ней и малышу.
Есть мне не хотелось, я согрела себе чаю и, обжигаясь,
быстро выпила его.
– Неважно ты выглядишь при свете дня, – заметила
честная Гуля.
– Не всем же на подиумах блистать. Как твои мужья-то
поживают? – Впрямую спросить о Леве я не решилась.
– Пес их знает. Деньги исправно подгоняют и не докучают
лишний раз. Это самое главное.
– Забавные у вас отношения… Особенно этот мне нравился.
Лева, кажется… Он-то как?
– Лейкинд, что ли? Живет, что ему сделается. Вот в
прошлый раз фаршированную щуку притаранил. Я ее нянькам скормила. Он в Штаты
собирается на ПМЖ. Вроде работу ему предлагают. Может, уехал уже. Он ведь у нас
такой – жидочек смирный, не худой, не жирный.
Я с трудом подавила возглас разочарования. Так все
относительно хорошо просчитать и так бездарно провалиться. Но, может быть, я
еще успею. Может быть…
– Никого из наших не видишь? – Мне нужно было уезжать,
но уехать вот так, сразу, мне показалось невежливым.
– Да кого я здесь на хуторе увижу? Разве что ты заедешь
на ночь глядя. И то наверняка случайно в наших пенатах оказалась. Хотя заезжал
тут осенью этот… Туманов, что ли… Володька. Сняться мне предлагал для обложки
какого-то его сумасшедшего журнала. В обнаженном виде. И это на девятом-то
месяце.
– А ты?
– Да послала его. Чаем напоила и послала, хоть он и
упирался рогами, говорил, что снимок будет потрясающий, а-ля Деми Мур. А машина
у него шикарная.
– Красный “Форд”? – машинально сказала я.
– Ну, насчет “Форда” не знаю, но красная – точно. Цвет
боя быков, солидная штучка.
Значит, запись в телефонной книжке Нимотси действительно
касалась встречи с Тумановым, но сейчас мне не хотелось с этим разбираться. Как
бы невзначай я повернула голову и посмотрела на часы, висящие над плитой. Часы
были забавные, циферблат расписан под Гжель – и мне на секунду захотелось иметь
в кухне такие же. Славно они будут смотреться под деревянной полкой с .
Я тут же одернула себя – какая полка, какие часы? У тебя
теперь и кухни-то нет. И неизвестно, когда появится. И появится ли вообще…
– Твои часы правильно идут?
– Правильно, что им сделается. Симпатичная вещичка, да?
У меня еще к ним набор тарелок есть и копилка. Валик привез, наш банкир, наш
рождественский вклад.
– Начало первого! Мне пора, Гулька. У меня встреча в
два, в Доме кино.
– Ну, давай. – Гуля не выразила по поводу моего отъезда
ни сожаления, ни радости. – Заезжай, если вдруг поблизости от нашей глуши
окажешься. Я понимаю – целенаправленно ехать – много чести однокурснице твоей
Гузель. Но если рожать надумаешь – тогда уж непременно – у нас тут колясок и
одежки на батальон, ну и прочих сопутствующих товаров. Лучше двойню.
– Насчет двойни я подумаю. И обязательно как-нибудь
заеду. – Я даже не знала, увижу ли я Гулю еще когда-нибудь.
Мы церемонно расцеловались, я забрала вещи и уехала.
До вечера я околачивалась по Москве, пугаясь любого
появления в зоне видимости людей в форме. Иногда мне казалось, что за мной
кто-то следит, и тогда я понимала фатальную манию преследования, которой был
заражен Нимотси… Детский страх был смешон, но справиться с собой я не могла.
Если так и дальше пойдет, то ты умрешь от разрыва сердца
из-за какого-нибудь пустяка, как волнистый попугайчик.
…К вечеру я наконец добралась до проспекта Вернадского.
Я прекрасно помнила дом и квартиру Лейкинда, но дала себе
еще полчаса в полутемном подъезде; чтобы собраться с мыслями и нащупать
непринужденную линию поведения. Возможно, он уже уехал, а если не уехал – то
околачивается на работе, а если не на работе, то двинул в ресторан, а если не в
ресторан – то развлекается с очередной любовницей…
И, когда желание не идти к Леве достигло наивысшей точки, я
решительно поднялась по лестнице на третий этаж и нажала кнопку звонка.
Лева открыл не сразу – уже тогда, когда я, облегченно
вздохнув, собралась уходить.
Он поддерживал джинсы руками – ремень был расстегнут – и
держал под мышкой мятую газету: Лева был фанатом прессы и, как рассказывала
Гуля, читал все – от солидных изданий до последних бульварных газетенок.
