– Я думала, у него лицо разбилось. – Только на правой
щеке у Ивана была содрана кожа – почти так же, как на моей коленке в детстве,
когда я свалилась с почти взрослого серьезного велосипеда “Орленок”.
– Затылок стесало, – шепотом пояснил Нимотси, –
непонятно почему… А лицо вот почти не задело.
Трудным был только первый шаг. А потом я пересекла комнату и
опустилась на колени перед мертвым Иваном. Коснулась рукой его содранной щеки.
– Мне нужно много сказать тебе… Ты и сам виноват,
никогда не давал мне даже рта открыть… – Я взяла Ивана за руку – мягкую и
неожиданно податливую.
– Осторожно, – предупредил Нимотси. – Кости-то ему все
раздробило…
– Выйди, – попросила я Нимотси.
– Нет.
– Ну и черт с тобой… – Я снова обратилась к Ивану:
– А у тебя седой волос, я вижу… Паршиво быть брюнетом…
Я тебя люблю, что скажешь?.. Мы теперь равны, мы теперь очень похожи, ты не
находишь?
Нимотси плеснул водку в стаканы: два были наполнены до
краев, один лишь на четверть.
Наполненный на четверть он вставил в руку Ивану:
– Извини, старик, много не наливаю, ты сегодня уже достаточно
выпил. Держи, Мышь!
Он протянул мне один стакан, а сам взял другой.
– Знаешь, что сказал бы сейчас этот сукин сын? Одну
простую вещь: “Поставьте-ка мне любимую вещь мою… Рея Чарльза, “Скатертью
дорога, Джо”… И – хули тянуть, когда водка налита. Выдохнется!..
Я проглотила водку, не чувствуя ее вкуса.
– Лихо! – Нимотси отобрал у меня пустой стакан и
одобрительно похлопал по плечу. – Ему бы понравилось. Закуси!..
Он протянул мне яблоко, но я только замотала головой; кураж,
вот чего мне всегда не хватало. Ему бы действительно понравилось.
– А теперь мы… – Нимотси никогда не пил водку – он
вырос в Средней Азии и спокойно существовал по принципу: “Лучшая водка – это анаша”.
Но сейчас было другое дело, и стакан Нимотси стукнулся со стаканом Ивана:
– За тебя, скотина, хотя ты этого и не заслуживаешь!
Он осилил только половину, закашлялся и выплеснул оставшуюся
жидкость через плечо.
– Продукт переводишь, – сказала я с надменными
интонациями Ивана в голосе, – ему бы не понравилось.
– Поучи жену щи варить, – огрызнулся Нимотси и хрустнул
яблоком, – тоже мне…
Сквозь верхнюю, незакрашенную часть окна проникал
безразличный свет от уличного фонаря; наверное, сейчас мы были как никогда
похожи друг на друга – все трое; все живые и все мертвые.
– Ну что, – искушала я Нимотси, – между первой и второй
перерывчик небольшой? Давай, обслужи нас…
Быстро хмелеющий Нимотси снова разлил водку – полные стаканы
– и добавил чуть-чуть в стакан Ивана.
– Обновим… Кстати, родился спонтанный тост.
– Давай спонтанный! – Я не успела испугаться того, что
мне стало весело; смазанная ссадина на щеке Ивана смазалась еще больше.
Нимотси поднялся на неверных ногах, сделал несколько шагов к
Ивану – венгерские яблоки, задетые носком его ботинка, разлетелись как
бильярдные шары – и плюхнулся рядом с ним, обнял рукой безжизненные плечи
Ивана.
Мне тоже вдруг до смерти захотелось коснуться мертвой плоти
Ивана, я на секунду возненавидела Нимотси за то, что ему первому пришла в
голову эта мысль – сесть и обнять… Я всегда, всегда была второй…
Нимотси выпил водку полностью – во второй раз ему это
удалось.
– Никогда тебя не прощу, никогда, – голос его
раскачивался, ударялся о стенки моей бедной головы, – ты поступил как скот.
Сдался, свалил, бросил все к едрене фене… Говно ты, а не мужик… Думаешь,
хлопнул дверью и выиграл?! Такой ты крутой и офигительный?.. Все наши планы псу
под хвост только потому, что в твою дурную башку пришла оригинальная мысль
сдохнуть… Ну и хер с тобой!..
– Заткнись! – глухо сказала я. – Он ничем тебе не был
обязан!
– О! Это еще кто говорит? – Нимотси переключился на
меня:
– Пустое место, жалкая копия, писаришка при мелком
мариупольском царьке… Да ты никто! Ты только посмотри на себя, кого ты можешь
интересовать сама по себе? Пристроилась к подонку – он тобой как хотел вертел…
Мозгов только и хватало, чтобы носки его вонючие стирать…
– Это у тебя вонючие носки! Ты сам без него был ноль…
Сидел в жопе и будешь сидеть! Ни хрена не делал, думал, что он на твою
режиссуру сраную горбатиться будет до скончания веков… Деньги выбивать для
твоих фильмов… Я его любила, мне ничего не было нужно…
– Врешь!
– Ничего не было нужно… А ты его использовать хотел…
Ты, как вампир, из него идеи сосал…
– Ты бы тоже рада была сосать.., сама знаешь… Только не
вышло у тебя ничего…
– Посмотрим, как ты теперь один справишься…
– Посмотрим, посмотрим… На тебя тоже посмотрим!..
Я плеснула свою невыпитую водку в лицо Нимотси. Она попала в
Ивана – здорово же мы надрались за полчаса… Капли скатывались по лицу Ивана –
одна за другой, от глаз к подбородку, – и он ничего не мог поделать с ними. С
ними и с нами, бред какой-то… Я должна была защитить его, я всегда хотела это
сделать, но Иван ни разу не дал мне повода защитить. Защитить его – разве это
не главное?..
На коленях я подползла к нему совсем рядом; и в ту же
секунду поняла, что прежнего Ивана нет, все запахи его исчезли. Запахи, которые
я так любила, – кожи, волос – немного терпкие, замешанные на южном городе, в
котором я никогда не была.
– Сейчас, сейчас… – Я начала аккуратно вымакивать водку
с лица Ивана.
Нимотси отчаянно и зло зарыдал. Слушать это было невыносимо.
– Пожалуйста, не надо…
– Пожалуйста, прости меня, – попросил Нимотси, –
простите меня…
Я обняла их двоих – мертвого Ивана и живого Нимотси; Нимотси
вцепился в мое плечо.
– Я не прав… Я… Я не знаю, что делать… Прости меня!
– Ничего.
– Как вы можете пить эту отраву?.. Слушай, Мышь, меня
мутит, – язык Нимотси заплетался, – плохо мне… И голова, как елочная игрушка, к
едрене фене колется…
– Иди проблюйся!
– Не могу… Я встать не могу, в натуре! Сейчас стошнит!
Нимотси на коленях пополз к двери. Через минуту я осталась с
Иваном одна.
– Во всяком случае, ты не обманул… Ты не бросил. – Я
дотронулась кончиками пальцев до холодных губ Ивана – так всегда делал он. Иван
не ответил на это касание, остался безучастным – так всегда поступала я. – Ты
был со мной до самого конца…
Время остановилось.
Я стала целовать его лицо – уже похолодевшее; брови, почти
сросшиеся на переносице, жесткие ресницы, содранную кожу щеки, губы… Вот только
приоткрыть их поцелуем я так и не решилась. “Даже целоваться толком не умеешь,
эх ты, Мышь”, – сказал бы сейчас Иван.
