Замок автоматически лязгнул, и я открыла калитку, прошла по
выложенной плитами дорожке к дому. Кудрявцев уже стоял на крыльце, скрестив
руки на груди.
– Ну, – спросил он, издалека разглядывая меня, – что
случилось?
– Я же говорю, его с марками запалили, на Выхине. –
Богдан окучивал именно Выхино, и эта информация была еще одним плюсом мальчиков
Дана. – Он мне сказал, что с вас за беспокойство можно двести баксов получить…
Кудрявцев презрительно оглядел меня с головы до ног, да я и
сама попыталась взглянуть на себя его глазами: Данова старая куртка, грязные
джинсы, всклокоченные волосы – боевая подруга элэсдэшника Богдана, ничего не
скажешь…
– Идемте! Только подождите, я собак запру. Я уже знала,
что, пока Кудрявцев стоит на крыльце, Дан уже, возможно, проник на территорию
дачи: ведь для того, чтобы впустить меня, Кудрявцев загнал их в дом.
…Это была совершенно обыкновенная дача, грубая и
основательная, похожая на хозяина. Но плевать было на обстановку – через
несколько минут все закончится. Только теперь я почувствовала легкий озноб и
еще одно, пьянящее своей неожиданной силой и свежестью чувство – сейчас я пущу
пулю в эту черную пустую душу.
В соседней, накрепко закрытой комнате бесновались собаки, на
приземистом столе стояли несколько карликовых деревьев – кажется, искусство их
выращивания называется “бонсайо… Кудрявцев стоял ко мне спиной, он рылся в
распухшей, видавшей виды визитке. Когда он повернулся, то держал в руке две
сотенные зеленые бумажки.
А я держала в руке “браунинг”. Я держала его так, как учил
меня Дан.
Кудрявцев непонимающе смотрел на меня.
– Ну, здравствуйте, Дмитрий Тарасович. Вот я до вас и
добралась…
– Я не понимаю… – Он все еще оставался спокойным, но
был далеко, бесконечно далеко от спасительной комнаты с собаками. Еще дальше,
за моей спиной, была стена с двумя помповыми ружьями.
– Понимаете. Греция и все остальное.
– А что – Греция?
Дверь открылась, и в дом вошел Дан. И только увидев его,
Кудрявцев испугался по-настоящему.
– Ну, – крикнул Дан. – Не надо проповедей, он их не
стоит! Ты посмотрела ему в глаза? Теперь стреляй!
Я подняла “браунинг” и поняла, что не могу выстрелить в эти
застывшие, прозрачные, начинающие стареть глаза.
– Я не могу… Не могу, – скорее подумала, чем сказала я.
А Дан стал рядом со мной и сжал рукой мою руку с пистолетом. И через секунду
сам спустил курок.
Пуля попала Кудрявцеву в грудь. Он повалился вперед, даже не
успев сообразить, что произошло. А Дан стрелял – еще и еще, пока не выпустил
всю обойму.
…Все было кончено.
Мертвое тело Кудрявцева лежало перед нами, собаки стали
бросаться на дверь – как сквозь вату, я слышала глухие удары их грузных тел. И
даже не сразу поняла, что Дана уже нет рядом со мной. Он сидел в углу комнаты,
широко расставив ноги, и разминал пальцами сигарету.
Я ни разу не видела, чтобы он курил.
– Ты куришь? – глупо спросила я.
– Теперь курю, – ответил он, и я поразилась перемене в
его лице: все то, что я так любила, ушло из него, теперь оно было опустошенным.
Даже черные волосы посерели.
– Где записка? – спросил Дан. Я машинально вынула из
кармана записку, подошла к телу мертвого Кудрявцева и положила рядом с ним.
– Нужно уходить, – сказала я Дану.
– Да, сейчас. Подождем немного.
– Подождем?!
В комнате, где были заперты собаки, вдруг раздался звон
разбитого стекла; собачий лай стал совершенно невыносим, потом перешел на визг.
И сразу же за этим раздались два выстрела.
Жалкий, истеричный скулеж – и все стихло.
Дан подошел к двери и открыл се.
На пороге стоял Александр Анатольевич.
Это было так нереально, так невозможно, что в первый момент
я даже не поверила своим глазам. Я переводила взгляд с Дана на Александра
Анатольевича – и снова на Дана.
Александр Анатольевич прошелся по комнате, подошел к телу
Кудрявцева и брезгливо коснулся его носком ботинка. А потом поднял голову,
посмотрел на Дана и медленно зааплодировал:
– Ну что ж! Король умер – да здравствует король!..
Сознание отказывало мне, я пыталась ухватиться за остатки здравого смысла, как
за край пропасти, ломая ногти, сдирая в кровь пальцы, – но он уходил от меня…
– Дан, Дан… – Для того, чтобы не сойти с ума, мне нужно
было опереться хоть на что-то, и этим “что-то” был по-прежнему молчащий Дан. –
Я ничего не понимаю… Ведь ты же убил его, Дан…
– Убил! Убил! – Александр Анатольевич подошел ко мне и
вынул бесполезный пистолет из моих омертвевших рук. Деловито поменял обоймы и
отдал “браунинг"
Дану. Дан безучастно взял оружие и завертел его на пальце.
– А теперь дубль второй! Для непосвященных!
Прошу, маэстро! – обратился Александр Анатольевич к Дану.
Дан поднял пистолет и, не прицеливаясь, выстрелил в
Шинкарева. Тот радостно захохотал, а белая рубаха мгновенно расцветилась
красным.
Александр Анатольевич расстегнул ворот и вытащил оттуда
дощечку с прикрепленными к ней изуродованными капсюлями и остатками
полиэтилена, забрызганными краской; а из кармана достал два проводка.
– Такие вещи нужно знать, голубка! Обыкновенная
пиротехника… А еще ВГИК закончила! Дан говорил мне, что ты тертая киношница.
Я смотрела на Шинкарева и не видела его.
– Дан, скажи, что это не правда… Ведь ты убил его, Дан!
Там, в лесу… Почему он здесь?
– Может, расскажешь все девушке? – сжалился надо мной
Шинкарев. – Видишь, девушка волнуется! Я и сам с удовольствием послушаю… Обидно
будет, если она умрет и не узнает, как замечательно все было придумано!..
Дан наконец закурил. Он глубоко затянулся и выпустил сразу
несколько колец, одно за другим; они поплыли по комнате.
– Говорят, Чарли Чаплин завещал миллион долларов тому,
кто выпустит тринадцать колец, кольцо в кольцо, и протянет сквозь них струю
дыма, – сказал Дан. – У вас не проходили этого по истории кино?.. Ну, неважно,
у меня получается только пять… Но миллион долларов у меня уже есть. У меня ведь
есть миллион долларов, правда, Шура?
– Что-то около того, – с готовностью подтвердил
Шинкарев.
– А тебе не нужно было возвращаться в Москву, Ева…
Можно, я буду называть тебя Евой? Я так привык к этому… Тебе нужно было уехать
из страны, а перед этим уничтожить кассету, да и дневник тоже. И постараться
забыть о них… Поверь, тогда бы все у тебя было по-другому. – Голос Дана был
ласковым, таким же ласковым, каким он всегда был, когда Дан будил меня по
утрам. – Ведь никто тебя не искал, мы думали, что действительно убили тебя в
квартире вместе с этим счастливчиком-наркоманом. К счастью, когда он объявился
в Москве, то сразу же позвонил Туманову, дурашка… Просил денег, пытался
шантажировать, конечно, не так изощренно, как ты… Чем это кончилось – ты
знаешь. Я действительно преклоняюсь перед тобой, Ева. Сделать пластическую
операцию – это была замечательная идея! Кроме того, ты стала просто красавицей.
А нам и в голову не могло прийти, что кассета у тебя, ведь если бы наркоман
хоть чуть-чуть шевелил мозгами и связался с серьезными людьми, я бы сейчас не
сидел здесь. Это был наш единственный прокол, сбежавший Нимотси, но, в конце
концов, это входит в ничтожный процент производственного брака… Нимотси – ты
ведь позволишь мне так его называть, – ты так живо рассказывала о них… Ведь на
той кассете, рядом с Шурой, в действительности был я… Правда, Шура?
