Ничего похожего я не видела никогда – простая, грубо
сколоченная мебель в обеих комнатах – только очень богатый человек может
позволить себе такую простоту; огромный стол без всяких письменных ящиков –
должно быть, его часто скоблили ножом в каком-нибудь андалузском доме; широкая
низкая кровать, стена, набитая книгами, альбомы и журналы, валяющиеся прямо на
полу. Пол был деревянный – почти такой же, как в маленьком доме у моря. Доски
янтарно блестели и притягивали к себе. Не хватало только католического распятия
на стене, чтобы сходство с другой жизнью было полным, – его с успехом заменили
два компьютера, стоявших на столе.
А на стене, возле кровати, я увидела свой собственный
портрет… Было еще несколько картин – не картин даже, небрежных набросков,
взнузданных изящно выполненными паспарту: все они изображали корриду. Это явно
была рука профессионала (“афисьонадо”, как сказал мне Дан, человек,
разбирающийся в искусстве корриды), которому скорее интересна динамика боя, а
не четкие контуры его участников…
– Ты дома, – Дан легонько подтолкнул меня вперед, – ты
ни о чем можешь не беспокоиться. Есть даже горячая вода и полотенца, а мне
нужно сделать пару звонков. Я ведь сорвал сегодня несколько встреч…
– Прости меня.
– Нет, это ты прости меня, – серьезно сказал Дан. –
Прости, что я не появился раньше.
Он сам набрал мне ванну, и я с удовольствием влезла туда,
больше всего мечтая о том, чтобы он пришел ко мне.
Но он не пришел.
Я слышала сквозь неплотно прикрытую дверь, как он спокойно о
чем-то разговаривает по телефону, как ходит по квартире, стараясь не
потревожить меня, как позвякивает посудой на кухне.
И хотя теплая вода успокаивала, убаюкивала меня, наполняя
все тело свинцовой усталостью, – оставаться одной, зная, что он здесь, рядом,
было невыносимо. Я наспех вымылась, укуталась в халат, хранивший запах его
тела, и выскочила из ванной.
Дан был на кухне. Он по-прежнему говорил по телефону,
прижимая трубку к подбородку и расхаживая вдоль окна с огромной миской, в
которой сбивал яйца, – никаких миксеров, никаких кухонных комбайнов, старенький
венчик, только и всего.
Увидев меня, он прикрыл трубку ладонью и радостно сказал:
– Я делаю омлет. Будешь?
– Буду…
Я села на стул, подперла подбородок ладонью и стала смотреть
на своего домашнего героя, который разгуливал по кухне босиком и в расстегнутой
рубахе. Иногда он поворачивался ко мне, рубаха разлеталась, и я видела его
грудь с маленькими коричневыми сосками и часть плоского живота – тогда я почти
теряла сознание и сердце начинало бешено колотиться в горле.
– У тебя смуглая кожа, – сказала я.
– Я же мадьяр, – улыбнулся Дан, – с примесью южных
городов – Я не забыла: мадьяр, во-первых, и старомодный человек, во-вторых…
– А в-третьих – я очень хорошо готовлю омлет с ветчиной
и сладким перцем. Я звонил Пингвинычу.
С Сергеем все в порядке, ему сделали операцию. Пока он в
реанимационном отделении, но непосредственной угрозы для жизни нет… Ты рада?
Я вспыхнула – конечно, я была рада, и в это же время
испытала глубочайшее чувство стыда: за всеми этими передрягами, за дикой бойней
в лесу я как-то совсем забыла о несчастном Серьге. А ведь он пострадал только
из-за того, что я переночевала у него несколько раз…
А вот Дан – Дан не забыл. Я поднялась и поцеловала его в
щеку.
– Спасибо, Дан.
– Мне-то за что? Пингвинычу спасибо. Я же говорил, что
все будет в порядке. – Последних слов я уже не слышала: мы начали целоваться.
Стоя посреди кухни, я касалась голой грудью груди Дана, а он
покрывал поцелуями мое лицо, подбородок, шею – несколько раз мне казалось, что
я теряю сознание, я и правда теряла его, но всегда находила губы Дана… Мне
хотелось остаться с ним, остаться в нем, почувствовать его тело, похожее на
песок, который тонкой струйкой обволакивал меня…
Он уже давно сбросил с меня халат, его рубашка тоже валялась
на полу, но, когда его руки сомкнулись на моих бедрах, он с отчаянием разжал
их.
– Нет, – задыхаясь, сказал он, и я близко увидела его
измотанное сдерживаемой страстью лицо, – я хочу, чтобы это было долго…
Долго-долго… А сейчас мне нужно уехать.
– Уехать?
– Да, я договорился. Пришла в голову одна мысль, это
касается кассеты. Мы перегоним ее на компьютерную дискету, есть такие
технологии, цифровые, довольно сложные. Я попытаюсь сделать программу… Боже
мой, невозможно от тебя оторваться…
– Омлет, Дан!..
Омлет сгорел окончательно, наполнив кухню острым чадящим
дымом.
Через полчаса Дан уехал, а до этого старался не прикасаться
ко мне: “Черт возьми, Ева, если я подойду к тебе, то уже никогда из тебя не
выберусь. Буду блуждать по тебе, питаться мхом и мерзлой брусникой…"
Я осталась ждать его, среди стремительных линий корриды,
среди кастаньет, валяющихся под кроватью, и маленьких, разрисованных вручную
бутылок из-под давно выпитого испанского вина. Несколько раз я брала в руки
какие-то книжки, названий которых даже не могла прочесть; журналы, языка
которых не понимала. Под грубым глиняным кувшином на полке я нашла несколько
фотографий Дана. Это была не Испания – но тоже что-то экзотическое. Улыбающийся
Дан и несколько совершенно одинаковых людей, похожих на китайцев, вот только
черты их лиц были тоньше, а линии маленьких голов – изысканнее. На обратной
стороне фотографий я прочла одну и ту же надпись: “Таиланд, г. Суратани”.
Значит, не только коррида нравится Дану… И он такой же, как и в жизни: тот же изгиб
губ, тот же нежный подбородок… Но мне не нужно было вспоминать, мне нужно было
просто затаиться и ждать… И никогда ожидание не было таким упоительным. И
все-таки я предала его, заснув самым бессовестным образом. “Ты можешь пока
поспать, Ева”. – “Да-да… Нет, я буду ждать тебя. С какой стороны кровати ты
спишь?” – “С той, с которой любишь спать ты…” – “Нет, правда?” – “Ну не знаю… С
левой. Да, с левой…"
И я заснула с левой стороны кровати.
А проснулась оттого, что почувствовала движение в уже
опустившихся сумерках комнаты – должно быть, я проспала целый день. Я уже
знала, что Дан вернулся. Я видела, как быстро он раздевается на фоне матового
окна, в которое уже заглядывала ночь, – точеный гибкий силуэт. На столе, между
двумя компьютерами, стоял букет роз, и комната постепенно наполнялась их тонким
ароматом. Целую вечность Дан шел к постели, в которой еще нежились мои сны. И
между этими отрывочными, почти невесомыми снами затерялась я – почти оглушенная
ожиданием.
Дан скользнул в постель и тотчас же обнял меня. Его губы
сразу же нашли то, что искали, – мои губы, еще горчившие от недавнего сна. Дан
покрыл поцелуями все мое лицо, его прикосновения были прохладными, они принесли
с собой морозное дыхание близкой ночи сумасшедшей проклятой Москвы, залитой
холодным светом. Его губы принесли запах совсем другой ночи – той самой, у
которой он украл меня и увез к морю…
