Дан молчал несколько секунд, потом коротко бросил в трубку:
– Запоминайте, – и продиктовал адрес. – Вот что,
оставайтесь там, вызывайте “Скорую”, я вас продублирую.
– Я прошу вас… – жалобно прошептала я.
– Я еду, – Дан не колебался ни секунды. Я вызвала “Скорую”.
Теперь оставалось только ждать. Теперь от тебя ничего не зависит… Я не знала,
чем заполнить наступившие вытянувшиеся в вечность минуты ожидания; в узкой
одиночной камере одной из таких минут Серьга может умереть, и я даже не смогу
ничем помочь ему. “Возьми себя в руки, возьми себя в руки, возьми себя в
руки…"
Я опустилась на пол рядом с Серьгой, приблизив голову к его
груди, – сердце Серьги все еще билось. Главное – не смотреть на окровавленный
затылок…
– Не умирай. Серьга, миленький, не подводи меня, этого
я точно не переживу, продержись еще немного, – страстно шептала я Серьге. – Не
умирай, пожалуйста, это нечестно, ты же обещал написать мой портрет, не умирай,
не умирай, не умирай…
Я не знала, сколько, как пес на цепи, сторожила слабеющее
Серегино сердце; сколько шептала ему бессильные, несвязные слова – только
движение, вторгшееся в квартиру, вывело меня из этого состояния.
– Что случилось, Ева?! – Сильные руки подняли меня. –
Что здесь произошло?!.
Это были руки Дана.
Он приехал не один – с ним был молодой человек с саквояжем в
руках, который тотчас же занялся Серьгой.
– Это Пингвиныч, – пояснил мне Дан. – Самый лучший
московский нейрохирург, вытащил его по дороге.
Пингвинычу понадобилось несколько секунд, чтобы оценить
ситуацию.
– “Скорую” вызвали? – деловито спросил он.
– Да, да…
– Плохо дело, нужно немедленно везти его в клинику,
можем потерять.
– Я готов, – отозвался Дан.
– Боюсь, что твоя колымага мало приспособлена для
транспортировки… Чертовы коновалы, теряем время.
Я теряла сознание, а руки Дана все прижимали и прижимали
меня к себе. Наконец приехала “Скорая”;
Пингвиныч тотчас же взял управление бригадой на себя – как в
тумане, я слышала короткие отрывочные распоряжения, термины, в которых я не
понимала ничего.
Серьгу аккуратно подняли с пола, переложили на носилки.
– Значит, так, – сказал Пингвиныч, – мы сейчас ко мне в
клинику. Задет мозг, нужна срочная операция.
Я почувствовала, как медленно опускаюсь на пол; я упала бы,
если бы Дан не поддержал меня.
– Успокой свою слабонервную. Еще бы полчаса – Тогда и
Шопена можно было бы играть… Сделаем все возможное.
Квартира опустела. В ней остались только мы с Даном. Я тупо
сидела на краю дивана. Дан начал собирать наброски с пола, только для того,
чтобы хоть чем-то занять руки. Но это было делом бесполезным: весь нарисованный
мир Серьги был вздыблен, в комнате царил такой же разгром, как и у меня на
проспекте Мира.
Оставив это. Дан сел рядом и обнял меня за плечи; этот жест
не успокоил меня, нет – он прорвал плотину слез: я рыдала и не могла
остановиться – Ну не плачь, не плачь, девочка, не плачь, хорошая моя. Все же
хорошо – Пингвиныч спасет его, он же Господь Бог в хирургии. Мы позвоним в
клинику, подъедем… Я понимаю, ты испугалась…
Я молча выпросталась:
– Ты не понимаешь, Дан. Это все из-за меня… Я не могу
больше жить с этим, не могу… Поднявшись, я подошла к шкафу.
– Помоги мне.
Дан помог мне отодвинуть шкаф, пыльная папка с набросками
завалилась на пол. Покопавшись в ней, я достала пакет с кассетой и дневником
Нимотси. И швырнула его под ноги Дану.
– Вот из-за чего они хотели убить Серьгу. Они искали и
не нашли… Это моя кассета. Это я спрятала ее туда.
А теперь уходи.
Дан непонимающе взглянул на меня.
– Уходи, – истерически закричала я, – я не хочу, чтобы
и ты попал в эту мясорубку, хватит смертей, я больше не могу, не могу, не могу…
Дан ударил меня по щеке – чтобы остановить истерику – и
тотчас же крепко прижал к себе:
– Вот что. Я никуда не уйду. Даже если ты будешь гнать
меня, даже если спустишь на меня всех собак. Я никуда не уйду. Сейчас ты
успокоишься и все мне расскажешь. Все. Но сначала нужно вызвать милицию.
У меня есть пара серьезных ребят, они быстро это дело
размотают.
– Нет, нет! Я знаю, кто это сделал. И милиция здесь ни
при чем. Ты даже не можешь представить себе…
– Хорошо, хорошо. Сейчас мы закроем дверь и поедем ко
мне. Оставим здесь все так, как было. Нужно собрать ему вещи в клинику…
– Да, да, – ухватилась я за эту мысль, радуясь, что
хоть чем-то можно занять воспаленный ум.
– Договорились, – мягко сказал Дан. – Ты берешь себя в
руки. Никаких истерик, а позже мы обстоятельно с тобой поговорим. Обещаешь?
– Обещаю, – сказала я, складывая в сумку вещи Серьги.
Бесполезное дело, все рубашки были измазаны краской, пятнами
от скудных Серегиных трапез, ленивым телом. Я вспомнила, что Серьга ненавидел
стирать, ни машинки, ни порошка никогда не было в его доме. “Я последний
понтифик Кватроченто, а не какой-нибудь енот-полоскун”, – гордо утверждал он.
Рубашки, носки, майки он носил до того момента, пока грязь не становилась
явной. Потом выбрасывал заношенную одежду и тут же покупал новую…
– Знаешь, – я виновато улыбнулась Дану, мне было стыдно
за недавнюю истерику. – У него даже нет чистых вещей.
– Это самая маленькая проблема. Я привезу свои. Едем.
Дан взял ключи от квартиры, которые висели на гвозде под
ржавой подковой, и старательно закрыл дверь:
– С этим разберемся позже. Главное, чтобы он остался
жив.
Через десять минут мы уже покинули город. Джип Дана мчался
по шоссе.
– Куда ты меня везешь? – спросила я.
– Туда, где ты будешь в безопасности, – ответил Дан, –
к себе на дачу. Там лес, сосны, там ты придешь в себя, и мы спокойно все
обсудим. Судя по всему, тебе не стоит оставаться в городе.
Он вдруг остановил машину, повернулся ко мне и тихо
поцеловал в губы, – это было так неожиданно, что я даже не успела толком
ответить на его поцелуй, сор – в с губ лишь запоздалое прерывистое дыхание.
– Слушай, я ведь недавно заплатил ему за картины. Это
довольно внушительная сумма… Может быть, его просто ограбили?
– Нет, – твердо сказала я. – Мне бы хотелось так же
думать – мне никогда еще не хотелось думать так же, но это не правда. Точно
такой же погром они оставили у меня в квартире – поэтому-то я и поехала к
Серьге… Дан внимательно смотрел на меня.