Во всяком случае, нужно убираться отсюда, пока они не пришли
и не продырявили мне башку. И все-таки я не могла отделаться от ощущения, что
это действительно акция устрашения: они как будто говорили мне, они как будто
хотели показать – ты у нас на крючке, ты и горстка дилетантов; теперь мы знаем,
что письмо состряпала ты, – но и ты знай, что мы знаем. Самое время испугаться
и начать делать глупости.
Но как он мог догадаться, что это именно моя сумочка, ведь
там не было ничего, указывающего на меня: духи, помада, косметичка, Юнна Мориц,
которую я читала на перегонах метро, – “Когда утихнет боль, и выпрямится рот, и
с птицей укреплю пронзительное сходство…”. А что, если восторжествовала
корпоративная этика – и Шинкарев связался с Олегом Васильевичем, ведь они
проходят по одному ведомству… А в ту ночь Олег выходил из подъезда Туманова…
Нет, это полный бред.
И тогда я вспомнила вечер знакомства с Володькой – я уронила
сумочку на ступеньках, а Шинкарев поднял ее. Боже мой, у таких людей
профессиональная память. Он мог связать это, и гораздо успешнее, чем это обычно
делаю я, ведь чему-то же его учили…
Я зажала рот кулаком, чтобы не закричать. Шутки кончились.
Дан.
Дан, вот кто может помочь мне; вот кто может защитить меня.
Конечно, я не имела права перекладывать на него свои проблемы, но другого
выхода у меня не было. Одной мне не справиться; не исключено, что нам не
справиться и вдвоем, но ничего другого мне не остается…
Главное сейчас – кассета. Нужно сейчас же позвонить Серьге и
договориться о встрече.
Я машинально протянула руку к телефону и тотчас же отдернула
ее – а вдруг телефон прослушивается. Ты, конечно, не высокий блондин в черном
ботинке, это только ему совали “жучки” в коллекционный фагот, но все же, все
же…
Через секунду я решила ехать к Каныгину; он просыпается не
раньше девяти, еще час у него уходит на починку головы после вечерней дозы
самогона. Сейчас было восемь, время у меня есть.
Я начала было собирать вещи в рюкзак, но сейчас же бросила
эту затею: непонятно почему – мне было противно касаться вещей, которые переворошили
дотошные лапы шинкаревских подручных. Свитер, джинсы и пальто – достойная
экипировка, чтобы отправиться с ней в новую жизнь…
Осмотрев замок, я поняла, что он закрывается лишь на
маленький сопливый язычок. Значит, квартиру худо-бедно можно защитить от толп
безработных мародеров, а потом обязательно приедет охранник Серж, он ведь
обещал…
Через пять минут я открывала дверь подъезда.
Мне пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы
внимательно оглядеться, а не бежать сломя голову, без оглядки. Вполне возможно,
что асфальтированный квадрат, подпираемый стенами домов, может оказаться
ловушкой.
…Из подъездов выходили родители с заспанными
первоклассниками, за плечами детей болтались полупустые ранцы – громкий стук
карандашей и пеналов не вызывал у меня подозрений. Не вызывал подозрений и
угрюмый дворник, который мел дорожки: все обойдется, тебе просто надо держаться
людей и ни в коем случае не оставаться одной.
Спустя час я уже была возле каныгинского дома. Забрать
кассету, проехаться в автобусе и нырнуть в спасительное метро; из центра города
позвонить Дану… Я проверила про себя его телефон. Дан Сикора, концерн “Фаэна” –
что это за название, черт возьми… – президент, тиснение золотом… А там – будь
что будет.
Я добралась до квартиры Серьги и затрезвонила в дверь.
Чертов Серьга спал, как сурок, – что и требовалось доказать.
Устав звонить, я нетерпеливо заколотила кулаками в дверь – и тогда она так же
мягко, так же вкрадчиво приотворилась; совсем как час назад у меня на проспекте
Мира.
В квартире было тихо.
"Та-ак, голубчик, с твоей языческой страстью к самогону
ты вообще перестал соображать. Кончится тем, что ушлые домушники растащат твои
полотна, сбагрят их по сходной цене на аукцион “Кристи”, а ты, как всегда,
останешься не у дел и помрешь на соломенном тюфячке, как Ван-Гог…"
– Эй, алкоголик, что же ты…
Я не успела закончить наспех сочиненную тираду, я успела
только сдавленно вскрикнуть и зажать себе рот рукой – в комнате, возле
разобранного дивана, уткнувшись лицом в пол, лежал Серьга.
Волосы у него на затылке слиплись от крови – я сразу же
поняла, что это кровь, я видела ее в разных состояниях; голое тело было в
кровоподтеках – должно быть, его долго били ногами, перед тем как проломить
голову.
Я должна была, должна была потерять сознание – но не
потеряла его. В глаза нагло лез набросок Серьги, забрызганный кровью, – “Ольга
Баранова-Грекова-Ильина смотрит уголовную хронику. Ее попугай Кеша только что
поел дыню и кричит: “Танька-проститутка!”. Я понятия не имела, кто такая Ольга,
кто такой Кеша, кто такая “Танька-проститутка”; голова нарисованной Ольги была
забрызгана кровью – так же, как голова Серьги. Вот только Серьга был настоящим.
Я подошла к Серьге и осторожно попыталась перевернуть его.
Но тут же оставила эту попытку, до смерти испугавшись увидеть его неживое лицо.
Проклятая Богом жизнь – нужно быть готовой ко всему. Я и была готова ко всему,
когда все-таки заглянула Серьге в лицо. Но не к тому, что он окажется жив.
Глубоко запавшие глаза Серьги с тонкими, как у младенца, веками, были закрыты;
острый птичий нос заострился еще больше – но он был жив! Где-то в глубине узкой
груди ворочалось онемевшее сердце.
Я бросилась к телефону, набрала “ОЗ”, начала что-то сбивчиво
кричать в трубку – приезжайте, приезжайте скорее или он умрет. И тут я с ужасом
поняла, что даже не знаю толком адреса Серьги – ни номера дома, ни квартиры:
несколько раз мы приезжали сюда с Серьгой, вполне хватило, чтобы визуально
запомнить, но сейчас не это было главным. Позабыв все ругательства, выслушивая
недовольное молчание диспетчера на другом конце трубки, я поняла – главного у
меня не было… “Подождите, не отключайтесь, сейчас я узнаю адрес”. Я выскочила
на лестничную площадку и заколотила кулаками в двери соседних квартир – никто
не отзывался, ни на звонки, ни на угрозы – мои жалкие угрозы, – ни на крики о
помощи. Только сейчас я запоздало увидела номер квартиры, нарисованный мелом на
дерматиновой обивке, – 242.
Китайская стена Серегиного дома была бесконечной, мне просто
не хватит времени, чтобы увидеть дурацкую табличку с названием улицы… Я не могу
оставить его, я не могу позволить ему умереть в одиночестве, рядом с
нарисованной Ольгой, которой я не знала… В отчаянии я набрала еще один номер –
только бы Дан был на месте, только бы он ответил.
Он ответил.
– Слушаю.
– Дан, это Ева. Мне нужна ваша помощь, немедленно, –
мой отчаянный голос заколотился головой в мембрану. – Я на “Пражской” у Сергея…
Он умирает, ему проломили голову. А я не могу даже вызвать “Скорую”, я не знаю
точного адреса, никто из соседей не открывает.
Я не могу ждать.
