Обменявшись превентивными ударами, мы немного успокоились.
– Не нужно было этого делать. Не нужно было говорить.
– Ничего, пусть знает, что мы тоже не лыком шиты, что и
у нас обалденные телки бывают.
– Значит, ты считаешь меня обалденной? – Положительно,
на Серьгу нельзя было обижаться, и я грустно улыбнулась.
– А то!..
…В дверях торчала телеграмма – Серегин троюродный брат
приезжал в Москву – проездом, надвое суток, с семьей. Жена у троюродного брата потомственная
цыганка, поведал мне Серьга, и дети тоже на нее похожи, ничего от белобрысого
мужа, доминантная раса.
Тем лучше. Даже если бы телеграммы не было, я все равно
уехала бы.
Серьге эта идея не понравилась, и он предложил встречный
вариант – пусть братнина семья поживет у меня на проспекте Мира, а мы уж тут с
тобой как-нибудь, и портрет до писать надо…
Я представила себе цыганский табор в полупустых комнатах
квартиры Грека, кибитки среди музыкального центра и микроволновки, следы от
костра на паркете в кухне.
– Нет, Серьга. Я, пожалуй, к себе вернусь. И ты
приезжай, если хочешь.
Серьга промычал нечто невразумительное, в его суженных
глазах уже разгорался чадящий огонь предчувствия брата и обязательной
ритуальной драки: Москва для Серьги всегда оставалась зоной, где его
периодически навещали заскорузлые родственники с воли марийских лесов:
обязательное копченное на открытом огне сало и запотевшая бутыль самогона в
фанерной коробке для передач…
Вечером я уже была у себя на проспекте Мира. Ниточка, которой,
как рождественский подарок, была перевязана дверь, оставалась нетронутой,
значит, меня не беспокоили. Теперь можно перевести дух и подумать о том, что
делать теперь, после смерти Туманова. Я так и не стала официально его девушкой,
но кое-какие связи в клубе завела. Так что мои визиты туда будут выглядеть
вполне невинно. Да и Серьга там завсегдатай, можно постираться на фоне
доморощенной корриды, пока не появится Александр Анатольевич. Проследить его
казалось мне делом несложным – узнать адрес, потом телефон – и начать игру с
ним. Он, безусловно, куда более опасен, чем Туманов, но ничего другого мне не
остается…
Думать об этом я долго не могла – перед глазами стоял
аккуратный затылок и ложбинка на шее. Вряд ли я рассмотрела бы ее пристальнее,
даже если бы лежала в постели с Даном. “В постели с Даном”, неплохое название
для рекламы наволочек.
Я запомнила его телефон – воровато вытащила тисненную
золотом визитку из пальто Серьги и запомнила телефон. Три первые цифры никаких
исторических аналогий не вызывали, оставшиеся я запомнила по технологии Сирина.
Больше всего я боялась забыть эти цифры, повторяла и повторяла их про себя до
умопомрачения.
Дан. ДАНИИЛ СИКОРА. Концерн “Фаэна”, президент.
Какая странная фамилия, не определить корней – она может
быть и сакурой, и секирой, нежно коснуться лица розовыми лепестками и снести
голову с плеч.
Я записала телефон сразу же, как только приехала домой, хотя
прекрасно знала, что никогда не воспользуюсь им… Здравствуйте, Дан, это Ева… Да
нет, не та, с которой вы познакомились в прошлом году в Мариенбаде, не та,
которая не отвечала на украденные поцелуи, не та, которая виновна в гибели
богов, не надо смеяться, мне Просто всегда нравились европейские фильмы, а
вам?.. Приятельница Сергея, художника; кладбище, снег, щепка, которой вы
чистите ботинки.
Надо с этим завязывать.
Следующим вечером я позвонила Серьге – в конце концов, это
вполне естественно: позвонить, поинтересоваться, когда он приедет дописывать
портрет и можно ли воспользоваться глиняными тарелками, которые он привез для
реквизита, а потом, в самом конце разговора, спросить – продал ли он картины
Дану, в этом нет ничего предосудительного.
Просьба приехать дописывать портрет сильно озадачила Серьгу.
Во всяком случае, он надолго замолчал.
– Ну что? – Мне не понравилось его молчание. – Может
быть, заедешь ко мне завтра?
– Ты знаешь, я его продал.
– Что продал?
– Да твой портрет.
– Как продал? Он же не дописан. – Портрет действительно
был не дописан, только лицо и руки жили на нем самостоятельной жизнью, линия
плеча провалена, а глиняные тарелки и маленькая кофейная мельница были только
обозначены.
– Сам знаю.
– И кому?
– Дану.
Я опешила, я чуть не выронила трубку.
– Кому?
– Вчерашнему деятелю на джипе, который так тебе
понравился. А что было делать? Эта сволочь меня деньжищами искусила, а ты
знаешь мои финансовые проблемы. Я говорил, что задний план не уложен, а задний
план всегда подчеркивает то, что не уместилось в глазах… Но он и слушать ничего
не хотел… Купил, и все.
– И все?
– Ну не все, – промычал Серьга. – Еще спросил твой
адрес. Пришлось покаяться и сказать, что ты не моя сожительница.
– Серьга!
– А что? Мое самолюбие может и пострадать за две штуки
баксов.
– Какие две штуки?
– Да выложил он две штуки за твой портрет. Ты бы за две
штуки еще не то сделала, знаю я вас, баб, чего только в женских туалетах не
понаписано…
– Так он тебя купил? – рассмеялась я.
– Нет, – радостно откликнулся Серьга, – это тебя он
купил. За две тысячи долларов. Я сопротивлялся, я же не сутенер какой-нибудь…
Хотел ему вместо тебя шедевр свой подарить – “Явление духа Тамерлана узбекам,
роющим арык”
[13]
, он ни в какую. Но ты не переживай, я еще
один нарисую, не простой, а золотой, краше прежнего…
– Зачем ему мой портрет для офиса? – спросила я
непослушными губами.
– Да нет, он для офиса другие взял – “Душу быка”
[14]
и “Воркующего рыцаря”
[15]
. Ну, ты же их
знаешь…
Я знала. Это были совершенно восхитительные картины, в них
не было ничего общего с тем Серьгой, который квасил водку и сидел за самым
плохим столиком в “Апартадо”. Видимо, он совсем недавно открыл в себе и для
себя эту живописную манеру остро переживающих, влюбленных в эфемерные фактуры
мазков – она не успела приесться ему самому и стать штампом. Обе картины были
изощренной ловушкой, стоило только потерять осторожность и углубиться в них:
одни живописные образы сталкивались с другими только для того, чтобы родить
новые; как на палимпсестах, проступали все новые и новые детали, не замеченные
ранее; на картины можно было смотреть бесконечно – как на огонь или спящего
младенца, которого любишь… С ними не страшно было бы стареть в одиноком
неприкаянном доме. Дан выбрал именно те вещи, которые нравились мне, это ничего
не значило. Просто он мог думать так же, как и я. Просто он мог думать так же,
как и я, и во всем остальном…
