Я ударила ее по лицу, удар получился смазанным и
неубедительным. Как всегда. Тренироваться надо.
– Забирай его, и пошли вон из моего дома. К чертовой
матери!
И тогда произошла удивительная вещь – она вдруг громко
рассмеялась, запрокинув голову. Она смеялась до изнеможения, а потом села на
пол и посмотрела на меня – снизу вверх:
– Значит, с соблазнением тухляк?
– Именно. Радует только то, что он тебе не изменил. Я
подошла к двери комнаты и чуть приоткрыла ее:
– Марик! С вещами на выход, дорогуша! За тобой
приехали…
Венька все еще сидела на полу и все еще смотрела на меня –
снизу вверх.
– Стало быть, с Фариком лыка уже не в строку?
– Не в строку. Никогда бы не подумала, что Ташкент –
это кузница таких сучек…
В прихожей, с видом побитой собаки, появился одетый и аккуратно
причесанный Марик. Он нерешительно остановился рядом с Венькой. На меня он даже
не смотрел.
– Попрощайся с тетей, – повелительно сказала она.
– Извини, – выдавил из себя Марик.
– Бог простит, – только и сказала я, хотя больше всего
мне хотелось врезать ему по морде. – Кстати, по ходу пьесы можешь прихватить с
собой и свою Мессалину.
– Кого это? – удивился не очень образованный Марик.
– Меня, – пояснила Венька.
– Ага. Свою сучку-подружку, – подтвердила я. Марик в
растерянности стоял между мной и Венькой.
– Иди. Я сейчас.
Послушный Марик притворил за собой входную дверь. Мы
остались одни.
– Ну? – спросила я.
– Можно я останусь?
– Что?!
– Т?? мне ужасно нравишься, – Венька обезоруживающе
улыбнулась. – Можно я останусь?
– Думаю, тебе вполне хватит твоих мужиков…
– Ты не понимаешь… Они – это я. А я здесь – совсем
одна… Я согласна, глупо как-то получилось…
– Глупо?! На что вообще ты рассчитывала?
– Я же говорила тебе… Мы бы могли работать вместе… Ты
ведь совсем не знаешь меня…
– Уже знаю. Уходи…Она осталась.
И в четыре утра, измотанная легким кухонным трепом,
покоренная сногсшибательными перспективами, кажущимися вполне реальными в час
Быка, – я не устояла, я согласилась.
"Вот паинька, профессионалы не должны кобениться,
профессионалы должны соглашаться”.
* * *
…Сразу же оказались востребованными полузабытые, уже
ненужные мне телефоны; к ним добавились другие, добытые Венькой и тоже жизненно
необходимые. За два месяца она, как ни странно, получила несколько заявок на
рекламу, пропихнула три синопсиса на конкурс журнала “Киносценарии”. Мы
выиграли, огребли чисто символическую премию и расплывчатое обещание запуска на
“Мосфильме”.
Фарик устроился репортером криминальной хроники в газету к
своему двоюродному брату, осевшему в Москве после ферганской резни.
Марик же, с его безмятежным лбом, влип в какую-то
сомнительную полукриминальную контору, обзавелся джипом и подарил Веньке
роскошную штатовскую визитницу.
Визитница оказалась не последним делом – по вечерам Венька
заседала в Доме кино и мастерски снимала охочих до приключений малопрактикующих
кинематографистов. Нюх у Веньки был собачий, она сразу же определяла
перспективы людей, отсеивая праздношатающихся, не связанных с кино и
телевидением мужичков.
Она уже знала киношные и телевизионные кланы, легко
ориентировалась в расплодившихся, как кролики, рекламных агентствах и так же
легко получала там заказы на ролики.
Мне оставалось только получать деньги и, поплевывая, писать
идиотские слоганы.
Погибший, но не забытый Иван вдруг воплотился в Веньке с
такой силой, что мне иногда казалось – уж не удачно ли он, проскочив вне
очереди, реинкарнировался в этой ослепительной, с железной хваткой
провинциалке.
Впрочем, я никогда не была буддисткой, я не верила в
переселение душ.
И никогда не была у Веньки на Алексеевской.
Чаще всего именно она паслась у меня в Бибиреве. В ванной
появилась ее дорогая косметика, в комнатах были небрежно разбросаны се дорогие
вещи, которые я педантично складывала на уже отведенную ей полку в шкафу.
Шкаф был куплен на деньги, полученные за рекламу мыла, – это
мыло я ненавидела.
Веньке же было плевать на эту рекламу, мыло, отведенную
полку – и со временем получилось так, что все мои аскетичные свитера и рубахи
пропитались ее дорогушей туалетной водой – эту туалетную воду я тоже
ненавидела.
Устав сражаться с ее безалаберностью и смирившись с тем, что
она оккупировала – совершенно незаметно для меня – мой дом, я заказала ей
дубликат ключей и предоставила право делать в нем что угодно…
И для начала она изменила цвет глаз.
Я заметила это сразу, но решилась спросить только тогда,
когда были выслушаны все ее потрясающие истории о новом малобюджетном проекте
кинопроизводства на студии Горького.
– Ты изменилась, – осторожно сказала я.
– А-а… Ничего особенного. Контактные линзы вставила.
– Не знала, что у тебя проблемы со зрением.
– Никаких. Это у тебя проблемы со зрением, –
рассмеялась она, схватила меня в охапку и потянула в коридор, к большому
зеркалу.
– Ну?! Ты ничего не замечаешь?
– Цвет глаз другой. Даже не могу понять, идет ли это
тебе…
– А по-моему, здорово! У нас теперь одинаковые глаза.
Зеленые. Всегда мечтала иметь зеленые глаза.
– Зачем?
– Просто подпирает иногда, так хочется быть на кого-то
похожей…
– На кого-то?
– На тебя… Ничего не говори, пусть так и останется,
хорошо?
…Спустя две недели, когда этот разговор благополучно
забылся, она вдруг вытащила меня в парикмахерскую. Я отроду не стриглась во
всяких там салонах, это казалось мне мещанством; волосы же мне ровняли в разные
периоды жизни мать, Иван и Нимотси.
Теперь пришла Венькина очередь, но она только хмыкнула и
отправилась со мной к своей парикмахерше. Парикмахерша оказалась халдистой
бабой, но дело свое знала хорошо: вместо очень длинных неухоженных волос, от
безысходности всегда собиравшихся в хвост, я получила умеренно длинные с
намеком на стильную прическу.
Потом пришла очередь цвета. Родной цвет активно не нравится
Веньке, она находила его слишком унылым – и поэтому я была срочно перекрашена в
глубокий темно-рыжий с томно-вспыхивающим медным отливом.
"Ну вот, просто отлично, глаза заиграли, теперь можно
выводить тебя в свет и на случку”, – констатировала Венька, жизнь всегда
представлялась ей неким азартным биологическим циклом.
