Все было так стройно, так понятно, и вот теперь я в
одночасье превратилась из охотника в дичь – стоило только этому треклятому
фээсбэшнику – а сейчас я уже не сомневалась в этом – выйти из подъезда
Туманова. Не хочу, не хочу об этом думать… Не хочу. О чем-нибудь менее опасном
– о портрете, который пишет Серьга, осталось всего два сеанса; о глиняной миске
с бандеркльяс, о возможной карьере на телевидении, о том, что официант-тореро
Родик немного картавит, – но только не об этом.
…Измотанная внезапными и такими реальными подозрениями, я
добралась до дома, расплатилась с шофером мятым шариком денег, завалившимся за
подкладку, – и заснула тяжелым сном, даже не сняв платья.
Мне снился Олег Васильевич, следивший за мной из-за угла: в
руках у него был зажат пистолет, которым я убила Сирина, я физически ощущала
тяжесть вороненой стели. И Володька, рисующий что-то куском угля на
расстеленных на полу листах. Даже во сне я боялась взглянуть на рисунки.
Ладно, пусть так.
Негромкий отрывочный сон, как ни странно, восстановил мои
силы, и я проснулась с отчаянной решимостью выяснить все у самого Олега
Васильевича, затянуть его на чашку кофе – пусть кофейная гуща сама скажет, что
же я видела прошлой ночью на самом деле. Глупо прятаться по углам – нужно пойти
напролом. В конечном итоге он многим обязан Греку, а Грек многим обязан мне…
Страстно желая, чтобы Олег исчез из моей жизни навсегда, а
все связанное с ним оказалось бы дурным сном, я набрала его номер телефона.
Долгие гудки. Никого нет дома.
Самое время выглянуть на улицу – не стоит ли под окнами его
потасканная “Шкода”, замаскированная еловыми ветками.
Но машины не было.
Затем я позвонила Володьке – без задней мысли, в рамках
наших вчерашних поспешных договоренностей. Но и здесь меня ждало разочарование
– длинные гудки.
Насчет Туманова я не переживала – он должен был заехать за
мной в час. В два нас ждали на телевидении, а учитывая московские пробки, такой
запас времени был минимальным.
Когда он не приехал ни в десять, ни в пятнадцать минут – я
серьезно забеспокоилась: при всей своей вызывающей богемности Володька никогда
не опаздывал на деловые встречи – это было его стилем. Он как-то сказал, что
своей относительно успешной карьерой обязан этому педантичному умению приходить
секунда в секунду. Чуть раньше – и ты станешь униженным просителем. Чуть позже
– ненадежным человеком…Телефон Туманова по-прежнему молчал.
Проклиная все на свете, я взяла машину и благополучно
добралась до офиса этой амбициозной телекомпании вовремя. Меня встретил угрюмый
охранник, тотчас же возникло маленькое недоразумение – ни фамилии, ни должности
вчерашнего Володькиного визави я не знала: только довольно тяжеловесное имя
Эдуард и усы в качестве визитной карточки.
Наконец после нескольких бесплодных разговоров по
внутреннему телефону я вышла на Эдуарда, он спустился ко мне, и мы поболтали
некоторое время в маленьком кафе. Мне пришлось занять оборону – Эдуард нелестно
отозвался о Володьке и подивился его легкомыслию: сегодня должен быть обговорен
предварительный контракт. Я ничем не могла ему помочь.
Смирившись с тем, что Туманов не приедет, Эдуард рассказал
мне несколько дежурных телевизионных историй, церемонно поцеловал руку на
прощание, восхитился клубом и выразил готовность встретиться еще – а теперь
простите, дорогуша, дела, дела!..
Я покинула офис, оставаясь в неведении – куда мог
запропаститься Володька? Вчерашнее потрясение было очень ощутимым, я сама видела
это, но и перспективы – собственной перспективы – нельзя терять. Я помнила наш
разговор в машине – тогда Володьке казалось, что это самое серьезное
предложение, которое он получил за последнее время. Сейчас он ничего не решал,
все решат за него и только после моего вечернего звонка. Такое поразительное
легкомыслие шло вразрез с тем, что я успела узнать о Володьке.
Впрочем, не это сейчас было главным. Телефонный звонок.
Мне нужен был мужик, который поговорит по телефону с теми,
кто стоит за Володькой, – а в том, что они обязательно будут страховать его, я
не сомневалась. Тот вариант, который казался мне единственным до последней ночи
– использовать в качестве наживки Олега Васильевича, – выглядел теперь
проблематичным. Если я решу использовать его – нужно играть в открытую. Для
этого у меня не было ни времени, ни сил. И этого я не хотела больше всего. Что
я, в сущности, знала об Олеге? Друг Грека – да, симпатичный парень – да,
гадание на кофейной гуще – да. Но слежка за мной?..
Утренний порыв казался мне теперь бессмысленным, я
поздравила себя с тем, что не дозвонилась Мари-лову.
Но тем не менее никого другого не было. Серьгу я отмела
сразу – его въевшийся во все поры неистребимый марийский акцент, характерный
тембр голоса сразу выдали бы его с головой, тем более что он приятель Володьки
и хорошо известен Александру Анатольевичу. Официанта Родика, который оказывал
мне недвусмысленные знаки внимания, я забраковала по тем же признакам – плюс
легкая картавинка, плюс работа, которую он вряд ли согласится потерять, плюс
телефон Туманова, который наверняка ему известен…
Никаких других кандидатов у меня не было. Разве что
подцепить какого-нибудь мужичка на улице, сунуть ему денег и бумажку с текстом
о назначении встречи – пара предложений никого не затруднит. Это выглядело
по-дилетантски, но вполне могло сработать. А потом я прослежу за теми, кто
приедет на встречу…
Запутавшись в своих построениях, я малодушно решила, что до
указанного в письме времени еще далеко. А решив – направилась в клуб.
Возвращаться домой не хотелось.
Я шла по Садовому кольцу – через Склиф и Дом военной книги.
Когда-то там был неплохой букинистический отдел; там я прикупила набор хорошо
выполненных солдатиков в подарок Ивану – танковая обслуга вермахта, и
Военно-морской словарь для себя. Куда он делся потом, я не помнила… А если идти
и идти, то можно выйти к Курскому вокзалу, откуда уходят поезда в мой родной
город. В котором меня нет и никогда уже не будет: там живет отец, и лежат в
нижнем ящике полированного секретера мои немногочисленные детские фотографии и
школьная выпускная, я в полуразвязанных бантах, третья во втором ряду, на фоне
сирени и чертовых красавиц подруг – и на них другое лицо, другое лицо… Я
спросила у случайного прохожего, который час, – до отхода поезда в мой родной
город, к затянутым ряской лиманам и приземистым домикам из известняка,
оставалось чуть больше сорока минут.
Поезд уйдет без меня, без меня он будет уходить и уходить
каждый день…
Когда я приехала в клуб, меня встретила пронзительная тишина
– должно быть, она всегда такая, полусонная, как полночная любовница в это
время суток; но сейчас в ней было что-то настораживающее, как будто ангелы
потрескивают своими стрекозиными крыльями – все проходит, все проходит.
Я не увидела на входе тяжелого матадорского плаща швейцара,
а в холле не было охранников, только картины, почему-то потускневшие. Я нашла
всех в большом зале, сидящими за гостевыми столиками; никто не сидел отдельно,
все сбились в маленькие группки по несколько человек. Лица у всех были
исполнены значительности и скорбного нетерпения, они мгновенно постарели и
растрескались, как на старых фресках; мужчины стали похожи на женщин, а женщины
– на мужчин. Даже обычно глубокий светло-вишневый цвет стен казался тусклым.
