– Ну знаешь, если бы ещё и мужики были такие, как мы, тогда на земле вообще бы страшно было! Мужчина обязан быть мужчиной!
– Ты думаешь?
– Знаю! Ладно, пошли спать!
В комнате не было ни замка, ни щеколды, но девушки как-то и не подумали об этом. Какие опасности могут подстерегать студенток в колхозе? Вокруг только свои!
В других комнатах и даже на улице ещё шумели-гуляли. Где-то даже слышны были гитарные переборы. Посреди всего этого бродил Филипп Филиппыч, несколько косой от местной сивухи. На голове у него был фонарик, привезённый из какой-то зарубежной командировки. А наши четыре девицы уже спали крепким-крепким первозданным сном, какой случается у юниц от физического труда на свежем воздухе.
Что-то щёлкнуло в хмельной голове физиотерапевта, и он решил проверить, как там эта… как её?.. Романова! Уже начала морально разлагаться? Или ещё нуждается в крепком опытном… хм… плече?
Он подрулил к дверям «блатной палаты», которую Ольга Вольша из него ногами выбила. И он, увы, не мог отказать этой гадине, потому что её папочка, Толик Вольша, – профсоюзный, мать его, деятель! – дружит с Игорем Ивановичем. Чего её вообще в этот колхоз понесло, если такие дела? Сидела бы себе в библиотеке, карточки перебирала бы – вот тебе и вся трудовая повинность. Нет, эту долбаную Вольшу в колхоз понесло. Она, видите ли, пра-а-авильная! Ещё и Романову эту к себе в комнату потащила. А жаль. Романова у нас девочка красивая, ничейная. Можно было бы уму-разуму поучить на общих основаниях. Так нет! Обзавелась профсоюзной доченькой в подружки. Ну ничего, можно строгим шёпотом в коридор вызвать. И тут уже начать… говорить. Лекцию прочитать о моральном облике молодого строителя коммунизма. А там – как пойдёт… Никакого насилия, разумеется. Что он, общажная жлобня? Он – доцент! Интеллигентный человек! У него жена, дети и всё такое! Только лаской!
Только Филипп Филиппыч собрался было тихонечко поскрестись в двери, приоткрыть и прошептать: «Романова, выйди-ка в коридор!» – как из темноты выросла крепкая фигура Вадима Короткова со скрещёнными на груди руками.
– Что-то потеряли, Филипп Филиппыч? – вежливо поинтересовалась фигура у доцента-куратора. Несмотря на видимую дружелюбность тона и улыбку, у физиотерапевта мурашки по жопе, пардон, поползли. Автор не виноват, что у дражайшего Филипп Филиппыча сократились миоволокна луковиц волосяного покрова не на спине, а именно там, где сократились.
– Нет, Коротков, ничего не потерял. Просто провожу обход территории, где обитают вверенные мне питомцы.
– А-а-а… Ну, тогда пошли к нам, шеф. У нас наливают.
И Филипп Филиппович поплёлся в комнату, где обитали Вадим, Стас, Примус и Серый.
На койке у Вадима сидела разбитная деваха-третьекурсница из тех, что расселили в Борисовке. Филипп Филиппыч её хорошо знал. В шестой общаге живёт. Тоже из села, после училища, да ещё и работала. Целевой набор. Никаких проблем. «Вот и хорошо, вот и славно! Храни бог!» – думал куратор, принимая из рук Короткова гранёный стакан, наполненный чем-то с виноградным привкусом из тут же на полу стоящей канистры.
В ночное
– Буквально до цвинтара! – утробно провещало со скамейки палисадника.
– А-а-а!!! Чтоб вы были здоровы, Владимир! – завизжала девушка, в кои-то веки употребив столь характерную для Одессы, не любимую Полиной, сентенцию.
– Чекалина! Хочешь выпить? – спросил слегка захмелевший дворник.
– Я не Чекалина. Я – Романова. Тётка моя была Чекалина. Бабка-тётка. Я ей – внучатая племянница. А её племянник – мой отец – Александр Романов. Александр Николаевич. Он сын её сестры. А сестра её была замужем за Николаем Романовым.
– За императором, что ли? – рассмеялся дворник. – Да ты присаживайся, Романова.
– Спасибо. Но у меня там маленький котёнок один, колбасы ждёт. Ну да ладно, если только на пару минут. В конце концов, он котёнок, а не ребёнок. Тигр к тому же. И лоток у него есть. И матрас. Посижу с вами.
В якобы взрослой уже Полине Романовой всё ещё жила маленькая Поленька, искренне интересующаяся никому не интересными дядями Фимами и вообще людьми как таковыми. Тем более этот дворник с самого начала показался ей каким-то необычным. Не совсем дворником. А даже если и совсем, то всё равно – очень необыкновенным «совсем дворником». Она присела рядом с Владимиром.
– Ну так как, выпьешь? Чисто чтобы беседа катилась, как смазанное колесо.
– Ну, немного плесните. Совсем чуть-чуть.
– На, держи! – дворник протянул ей свой собственный гранёный стакан.
«Храни нас от любой микробиологии великая иммунология!» – произнесла про себя Полина. А вслух только сказала:
– За вас, Владимир!
– Козецкий.
– Что?
– Козецкий моя фамилия. А то неловко как-то. Ты – Романова. А я просто Владимир. А я не просто Владимир. Я – Владимир Козецкий!
– Так мы ещё и соседи не только по подъезду, но и по квартире, оказывается!
– Ну так!
– Ну за вас, Владимир Козецкий!
Дворник потрусил над головой сцепленными в замок руками, мол, мысленно вместе, сорри, что тара одна. Стакан мира.
– Фуф!.. – Полина отпила совсем чуть-чуть, крякнула больше для сопричастности. – Не за императором, а за самым что ни на есть настоящим люмпеном. Хулиганом-алкашом. Николай Романов, мой дед, даже сидел годах эдак как раз в тридцать седьмых.
– Троцкист? – уважительно присвистнул дворник. – Или так, чисто за неудачные имя-фамилию?
– Да какой там троцкист. Говорю же – люмпен. За хулиганство и сидел. Классово, так сказать, не чуждый. Матёрый человечище был. Впрочем, он ещё даже есть. На Волге. Но он от бабки ушёл, когда восемьдесят стукнуло. Решил начать новую жизнь. С другой бабкой на соседней улице. Теперь по очереди им коз пасёт.
– Крут мужик!
– Ага. Легендарная личность. Никогда не помнил, кого из внуков как зовут. Было у него два имени для внуков: «девчонка» и «мальчишка». Как-то раз зимой, в зюзю пьяный, в сплав сверзился. Бабы его баграми подцепили, вытянули, рассмотрели и говорят: «Ой, то ж Колян! Надюшин!» Тётки-Валькиной сестры как раз. В машину его закинули, к бабкиному дому подвезли, а её дома нет. На работе. Дверь на замке. Ну, тётки покрутились-покрутились, у всех свои дела. К стеночке его приставили и отчалили. А Волга – это не у нас. Хорошо в тот день приморозило. В общем, когда Надюша с работы пришла, у стеночки уже ледяная скульптура стояла. Бабка его домой заволокла, печку растопила, его на полати втянула – к теплу поближе. Подумала, сдохнет – ну и слава богу! Измучил уже всю. Но всё-таки тулупом накрыла. Всё ж таки человек, муж, так сказать, родной. Но всё равно думала, что до утра не доживёт. Утром просыпается, а деда на печке-то и нет. И в доме нет. Вышла во двор, а он водой с колодца обливается. С тех пор в привычку взял. Понравилось. Вот такой вот это был и ещё пока есть Николай Романов. Куда там императору.
