— Вот этого не скажу. Сам диву давался. В прежние
времена он числился экспертом в музее, потом вовсе нигде не работал. Могли быть
какие-то сбережения, доставшиеся от тестя, но, учитывая нашу российскую
историю, они должны были раз пять сгореть. Думаю, он все-таки провернул
какую-то аферу, потому что как-то вдруг разбогател. То жил в обычной даче, в
Дубровке, она, кстати, тоже от тестя досталась, ходил во фланелевых брюках и
вдруг отгрохал особняк прямо в заповедной зоне. Ты знаешь, сколько там земля
стоит? Сказать страшно. — Если уж Эдику страшно, значит, мне и знать ни к
чему, чтоб по ночам не кричать. — А у него еще такой дом, каких поискать.
— И откуда на него такое богатство свалилось, ты не
знаешь?
— Самому очень интересно. Коллекционеры народ мутный… В
общем, последние лет пятнадцать он сидел в своем доме, практически ни с кем из
наших не общался, ничего не продавал и очень редко что покупал. У меня купил
две акварели. А чем он тебя заинтересовал?
Пришлось объяснить Эдику, что я делаю в доме Костолевского.
На него это произвело впечатление.
— Если наследник решит продать картины…
Я обещала ему свое содействие и вновь вернулась к
Костолевскому.
— На его счетах денег немного, и это здорово удивило
родню. Его ведь считали миллионером.
— Чему удивляться, — вздохнул Эдик. —
Коллекционеры живут тем, что постоянно что-то продают, что-то покупают.
Разумеется, если нет другого источника доходов. Он ничего не продавал и не
покупал. О других источниках его доходов я тоже ничего не слышал. Я уверен, лет
пятнадцать назад он провернул какую-то грандиозную сделку или даже несколько
сделок, разбогател и потом жил на эти деньги как рантье. Хотя знаешь, слухи о
подобных сделках все равно имеют хождение среди нашего брата. Но ни о чем
подобном я, признаться, не слышал. Скорее всего, тесть оставил ему килограмм
камней или слитки золота, которые он благополучно перевел в наличность. Про
тестя говорили, что он в Ленинградскую блокаду был в аппарате Жданова. В Питере
в то время было чем поживиться. За кусок хлеба люди не только Шишкина, Рафаэля
бы отдали. Имея его возможности…
— А что в народе говорят об убийстве Костолевского?
Эдик опять вздохнул.
— Да ничего не говорят. Был слух, что отравили, но я
сам в новостях слышал, нападение. Шпана какая-нибудь. Хотя место там спокойное,
как-никак у губернатора дом по соседству, но шпане на это наплевать. А ты
думаешь, его из-за наследства тюкнули?
— Не знаю, что и думать.
Мы еще немного поболтали, затем простились. Я вновь
задумалась.
Особой ясности разговор в ситуацию не внес. Скорее все еще
больше запутал. Спать по-прежнему не хотелось. Я подошла к окну, открыла его и
выглянула в сад. Озера из моего окна не было видно, но от открывшейся мне
красоты захватило дух. На лужайке росли голубые ели, над ними висела луна,
огромная и яркая, рядом кусты жасмина и цветущие розы, в свете луны их бутоны
казались почти черными.
— Господи, как прекрасен мир, — прошептала я,
устраиваясь на подоконнике. В кустах что-то зашуршало, а через мгновение я
услышала:
— Доброй ночи, принцесса.
Я перевела взгляд на землю и увидела Леопольда. Сложив ручки
на груди, он смотрел на меня снизу вверх и улыбался.
— Привет, — ответила я.
— Ты еще красивее в этом лунном свете…
— Спасибо. Залезай ко мне, если хочешь. Мы могли бы
поболтать. Сестра уехала, спать не хочется, а никто из родственников желания
продолжить знакомство не вызывает.
— Ничего удивительного, — согласился со мной
карлик. Леопольд мне нравился, и я не прочь была поболтать с ним. При этом я
очень рассчитывала разжиться дополнительными сведениями о доме и его
обитателях. В общем, я была в меру искренна и в меру корыстна.
Он подпрыгнул, уцепился за подоконник, а я помогла ему
вскарабкаться на него. Леопольд устроился поудобнее, опять сложил руки на груди
и весело поглядывал на меня.
— Значит, ты осталась.
— Ты знаешь об этом пункте завещания?
— Конечно, я знаю все, — самодовольно ответил он.
— Ирина сказала, что ты дружил с хозяином.
— Ирина, — скривился карлик. — Терпеть ее не
могу. Она отравила старика.
— Разве его не убили вон там, на лесной тропинке?
— Она его отравила, — упрямо повторил он.
— Мышьяком? — не удержалась я.
Карлик нахмурился, стало ясно: насмешек он не выносил,
впрочем, я их тоже терпеть не могу.
— Арахисом, — серьезно ответил он.
— Вот уж не знала, что арахисом можно отравить.
— Конечно, можно, если у человека аллергия на него.
Старик не выносил арахис. Просто не выносил. Однажды эта дура купила пирожных с
арахисовым маслом, старик чуть не умер. Хорошо, Ирка додумалась позвонить
соседу, он врач, смог спасти старика. Ирка тогда здорово перепугалась. А когда
узнала, из-за чего у дяди случился приступ, поняла, как от него проще всего
избавиться. И к подруге сбежала, чтобы старику некому было помочь.
— Ты рассказывал об этом следователю?
— Им нужны доказательства. У меня их нет, потому что
эта шельма хитрая. Я думаю, арахис она насыпала в коньяк, перемолов орехи в
мельнице. На ночь старик всегда выпивал рюмку-другую. Старик ничего не понимал
в коньяке. Только делал вид, что понимает. Лишь бы этикетка была красивая. Он
во многих вещах ничего не понимал, просто делал вид. Запросто мог выпить,
ничего не заподозрив. Ирка не рискнула бы покупать арахис здесь. Но за неделю
до этого она ездила в город. К врачу. Бутылку из-под коньяка я не нашел, а
мельница была тщательно вымыта. С какой стати? Она сроду ее не мыла.
— Послушай, если бы все это ты рассказал в милиции, их
наверняка бы заинтересовало… — серьезно заметила я. После разговора с Антоном
сказанное карликом уже не казалось совершенно глупым. Он вдруг захихикал.
— Ты не знаешь, какие у нас здесь дела творятся. Ты
думаешь, что рядом ходят люди, а.., посмотрела бы ты на родственников в свете
луны. Кое у кого видны клыки, а у некоторых и того хуже… — Я невольно
поежилась, глядя на лужайку, залитую лунным светом. — Они могут очень
искусно притворяться, но я давно вывел всех на чистую воду. Хотя они думают,
что это старик.
— Кто думает? — нахмурилась я.
— Все. Все эти уроды. Они считают уродом меня. Потому
что я маленький. Вот умора. Где это ты видела людей с хвостом и рогами?
