– Идем… Идем в постель, – задыхаясь, сказала я и вдруг
почувствовала, что хочу этого больше всего на свете, – идем, милый. Я хочу быть
с тобой… Я хочу чувствовать тебя в себе.
Может быть, это именно те слова, которые я хотела сказать
ему еще тогда, когда увидела его впервые в телефонной будке?.. Те слова,
которые все женщины говорят всем мужчинам?.. Те слова, которые все мужчины ждут
от женщин?..
Но, видимо, я выбрала не те слова.
Руки Леща неожиданно разжались, и я, потеряв опору, потеряв
защиту, едва не упала. Лещ, цепляясь безвольными раскрытыми ладонями за мое
платье, сполз на пол и уронил голову в колени. Во всей его позе было такое
страдание, что мне даже в голову не пришло обидеться, хотя именно сейчас я
имела на это все основания. И я сделала то, что и должна была сделать любая
мудрая женщина на моем месте.
– Что-то не так, милый?
Он глухо молчал, и, чтобы не захлебнуться в этом его
молчании, я вздохнула, набирая в легкие воздух.
– Я что-то сделала не так?
– Так, все так… Прости, прости меня, – он снова обнял
меня и прижал к себе, теперь в этом не было всепоглощающей страсти, только
всепоглощающее отчаяние: он как будто искал у меня защиты, – прости,
пожалуйста.
Я молчала. Я не знала, как реагировать на это. Но он
расценил это молчание по-своему.
– Ненавижу себя. Ненавижу… Я знал, что придется
платить… Но не знал, что плата будет такой высокой… Хочешь выпить?
– Хочу быть с тобой, – упрямо сказала я. – Мне все
равно, что будет завтра. Но сегодня я хочу быть с тобой. Я никогда и никому
этого не говорила.
Он застонал и еще крепче прижал меня к себе, поджившее плечо
дало о себе знать.
– Больно, – сдерживаясь, вздохнула я. И непонятно, к
чему это относилось: к ране или к нелепой ситуации у двери.
Его как будто ударило током:
– Прости меня… – Лещ принялся покрывать лихорадочными
поцелуями мои руки и платье.
Пора заканчивать это надругательство над плотью. Я осторожно
отстранила его лицо и выскользнула из объятий.
– Куда ты? – Еще секунда, и отчаяние разнесет ему
голову, как удачный пистолетный выстрел. Наблюдать за этим невыносимо.
– Принесу выпить. Ты же хотел выпить.
– Боже мой, Боже мой. Я принесла вина и бокал.
– А ты? – с надеждой спросил Лещ.
– Я не хочу.
И тогда он сжал хрупкое стекло бокала в пальцах. Оно с
жалобным писком треснуло. В пальцах Леща забилась струйка крови. Он запрокинул
голову и махом выпил полбутылки. Чтобы чем-то занять себя, я взяла его
изрезанную ладонь и попыталась губами коснуться его крови, податливой и теплой
на вид, совсем не похожей на высеченного из камня Леща. Но этот невинный жест,
не выражающий ничего, кроме робкой любви, вдруг отбросил его от меня. Он вырвал
руку с такой поспешностью, что почти ударил меня по лицу.
– Нет! Нет, только не это… Нет, нет, нет… Не трогай
меня!
– Хорошо, – я сжала виски пальцами. – Хорошо. Что
происходит? Ты хочешь, чтобы я ушла?
Его уже трясло мелкой дрожью. В любом другом случае, в любой
другой ситуации это выглядело бы смешно: огромный мужик, дрожащий как осиновый
лист. Но сейчас мне было не до смеха: я не могла оторваться от его побелевшего
лица, от его лихорадочно горящих глаз, от судорог, которые били его тело.
– Я не хочу, чтобы ты ушла… Я не могу тебя задерживать,
я понимаю. Если ты уйдешь, ты будешь права. Но, если ты уйдешь, все будет
бессмысленным… Все потеряет для меня всякую цену.
– Объясни, что происходит. Только и всего. Объясни, и я
пойму. Я же умная девочка.
– Умная девочка. Красивая девочка. Самая лучшая
девочка. Никого нет лучше тебя… Никого я не хотел так, как тебя… Боже мой, что
за пошлые слова… Не так, все не так. Никто мне не был нужен так, как ты… Я
никогда и никому этого не говорил. Ты первая, кому я это говорю.
– Так в чем же дело? Я здесь, и я жду тебя.
– Если ты узнаешь все… Ты уйдешь.
– Ты плохо знаешь меня. – О, как ты плохо знаешь меня.
Лещ! Уйти сейчас, когда я уже приоткрыла двери в твою душу, в твою тайну, что,
в общем-то, одно и то же?! Нет, я никуда не уйду… – Я никуда не уйду. Я хочу
остаться с тобой. Я хочу быть с тобой…
Боже мой, неужели это я, неужели это с моих губ слетают эти
полные страсти слова? Чуть заглушаемые дыханием, но все же такие понятные,
способные соблазнить кого угодно, способные взломать любые запоры и любые
двери. Почему я произношу их так легко? Потому что ничего не чувствую к этому
человеку, который сделал все, чтобы я чувствовала? Неужели во мне не осталось
ничего человеческого, даже сострадания? Неужели Костя так вычистил, так вылизал
мою и без того стерильную душу?.. Актриса, актриса, ты всего лишь жалкая
актриса, которой покойный Эрик дарил розы по пятницам за удачное исполнение
главных ролей в гиньоле…
– Все еще можно исправить, – несвязно говорил Лещ,
обнимая меня одной рукой и пряча далеко за спину другую, изрезанную стеклом. –
Мне сказали, что все будет в порядке… Нужно только подождать.
– О чем ты говоришь?
– Не сейчас. Я обязательно скажу тебе, ты мудрая, ты
самая лучшая, ты все поймешь. Но не сейчас, только не сейчас. Я скажу. Я не
хочу, чтобы это стояло между нами.
– Ничто не может стоять между нами. Ничто и никогда не
станет, разве что смерть. – Боже мой, пафос как в чахоточных любовных романах,
я даже на секунду начинаю ненавидеть себя за этот пафос, не переигрывай, Анюта.
Но Лещ не услышал его, он вдруг бесшабашно, совсем
по-мальчишески улыбнулся:
– Ну, смерти не будет. Уже не будет. Ты подождешь меня?
– Я подожду.
– Ты даже не спрашиваешь – сколько.
– Мне все равно сколько.
– Родная моя… Я смогу дать тебе все.
– Мне ничего не нужно. Ничего не нужно, кроме тебя. –
Все правильно, Анюта, ты выбрала точную фразу, внезапно вспыхнувшее чувство
оперирует только этими категориями. – Неужели ты до сих пор не понял?
– Я понял… Я все понял. Но тебе лучше сейчас не
касаться меня. Иначе я с собой не справлюсь.
– Не нужно с собой справляться.
– Ты не понимаешь, – его лицо снова исказила мука.
– Хорошо, пусть все будет так, как ты хочешь.
Он наконец-то отпустил меня, поднялся и, снося по пути все
выпирающие составные части лос-анджелесского дизайна, побрел в ванную. Я так и
осталась сидеть возле двери, хотя и понимала, что необходимо подняться и
привести в порядок одежду: сейчас бессмысленно строить оскорбленную невинность,
лучше всего подойдет роль безропотной тупоголовой всепрощающей наседки
Сольвейг. Остается надеяться, что мой Пер Гюнт одумается и покинет меня
ненадолго. Что я не только не успею состариться, но и даже застегнуть
бюстгальтер.
