– Тогда с Богом.
– Вот только Бога, пожалуйста, не поминай.
– Ладно, тогда к черту. – Он осторожно поцеловал меня в
покрытый испариной лоб, как будто прощался, хотя нам предстояло провести вместе
еще несколько часов.
– Вот это тебе больше идет.
– Ты все-таки сука, – сказал он с восхищением.
– С тебя штраф, – мне вдруг отчаянно захотелось никуда
не ехать, остаться, вернуться… Вот только куда вернуться? Сбросив наваждение,
преодолевая боль в плече, я все-таки закончила:
– Получу, когда вернусь…
* * *
…Я была полностью измотана. Сидя за рулем «Оки» в маленьком
переулке возле Курского вокзала, прикрывая раненое плечо, я уже несколько раз
впадала в полузабытье. Ничего нового в нем я не увидела – те же смутные обрывки
лиц, которые невозможно вспомнить, те же смутные обрывки фраз, которые
невозможно воспроизвести. Лицо погибшего больше месяца назад Фигаро
накладывалось на лицо убитого сегодня Егора Самарина, которого я никогда не
видела. Мои мертвецы не хотели покидать меня, они терпеливо ждали. Я тоже
ждала. Я уже успела приспособиться к раненой руке, я даже нашла удобное
положение: чуть вытянуть ее вдоль тела и прижать к груди. Дневная кровь запеклась
и теперь коркой, как нимбом, окружала рану.
Тело саднило от синяков, заплывший глаз ничего не видел и
слезился, да и легкое сотрясение мозга давало о себе знать, – временами я даже
с отчаянием думала, что переоценила свои силы. Я была совершенно одна, хотя
знала, что совсем рядом, в каких-нибудь двухстах метрах, стоит машина людей
Лапицкого, которые наблюдают за мной. Я даже знала марку машины: ничем не
примечательная серая «девятка».
Такая же, какая была у Фигаро.
Теперь, предоставленная сама себе, я вдруг вспомнила о нем.
Об убийстве Кожинова целую неделю говорила вся Москва. И не столько о самом
Кожинове, сколько о несчастном Олеге Куликове.
Чертов капитан как в воду глядел: если бы истории любви
Марго и Кожинова не было, ее стоило бы выдумать. Продажные журналисты сделали
все, чтобы превратить банальное заказное убийство в романтическую драму с двумя
смертями в финале. Но не только у журналистов, а и у следователей не было
никакой другой версии: убийство из ревности, в котором замешаны молодой гений и
культовая актриса нескольких поколений, устраивало всех. Марго, единственная
оставшаяся в живых участница трагедии, едва оправившись от потрясения, была
вынуждена уехать в Прагу, куда ее уже давно звали работать. Самым поразительным
было то, что за день до отъезда ее видели на могиле Куликова, о чем и сообщили
почтеннейшей публике в воскресном светском приложении одной крупной газеты.
Марго оставила там три роскошные розы. На стебель одной из них был надет
серебряный перстень – жест, достойный великой актрисы…
О Кожинове говорили меньше всего.
… Морщась от боли, я отогнула рукав и посмотрела на часы –
почти полночь. Что-то задерживается наш телемагнат, так можно и подохнуть от
потери крови, чего доброго… От непроходящей боли мне все время хотелось
плакать, и я злилась – на себя, на Лапицкого, на Михаила Юрьевича Меньших по
кличке Лещ. Только не поддаваться слабости, не дать себе окончательно власть в
забытье.
Я не впала в забытье, я пыталась держать себя в руках. И
когда силы уже совсем оставили меня, серая «девятка», следившая за мной, дважды
мигнула фарами.
Слава Богу. Ты вернулся. Ну, жди гостей, Михаил Лещ.
Стараясь не тревожить раненую руку, я тронула с места «Оку». Через пять минут я
уже была во дворе обычного московского дома, где на самом верхнем этаже жил
Михаил Меньших. У Леща, помимо квартиры возле Курского, была еще дача на
ленинградском направлении: роскошный двухэтажный особняк. Но там почти всегда
сшивались его журналисты. Сам же Лещ предпочитал свой чердачный вариант
пентхауза. Выдержки ребятам Лапицкого было не занимать, – он вернулся домой
около часа назад, и все это время я терпеливо ждала, когда же пройдет этот
проклятый час. Невзирая на мое плачевное состояние, они сообщили мне о приезде
Леща только сейчас.
Возле подъезда Меньших сиротливо торчала телефонная будка.
Подогнав «Оку» вплотную к ней, я несколько минут просидела, закрыв глаза.
Сейчас-то все и начнется.
Удачи тебе, Анна.
Я с трудом выбралась из машины: голова Страшно кружилась,
колени подгибались, во рту, казалось, навечно поселился свинцовый привкус.
Телефон Меньших я помнила наизусть. Набрав номер и упершись лбом в телефонный
диск, я считала долгие гудки. Наконец на другом конце провода низкий бархатный
голос произнес:
– Слушаю вас.
– Мне нужен Меньших, – даже играть не приходилось, мой
голос прерывался и слабел с каждой минутой.
– Это Меньших. Слушаю вас.
– Нам нужно встретиться. У меня материалы для вас.
Очень важные. Егор просил… Егора убили сегодня. Он приехал только утром из… – я
назвала родной город Самарина. Лещ не мог не знать о нем и именно в контексте
аферы с военной техникой. По материалам досье он заинтересовался этой проблемой
как раз после того, как министерский куратор начал активную подготовку к
политической деятельности. – Кажется, его убили… Он дал ваш телефон и адрес. Он
знал, что ему угрожают. Он передал материалы мне.
– Где вы? – Лещ заглотнул наживку. Иначе и быть не
могло: слово «материалы» действовало на него как красная тряпка на быка.
– Здесь. Внизу. Он дал ваш адрес, Егор. Его убили. Я…
– Как вас найти?
– Красная «Ока». Быстрее, пожалуйста… Сейчас он
выглянет из окна своего навороченного пентхауза, бесстрашный Лещ, и увидит
маленькую машину возле телефонной будки.
– Хорошо. – Он ни секунды не сомневался, отчаянный
парень, он ничего не боялся. Он слишком часто уходил от смерти, чтобы бояться.
– Ждите меня.
– Быстрее, – слабым голосом прошептала я и нажала на
рычаг.
Все. Теперь он выйдет. Через три минуты он будет здесь.
Теперь можно расслабиться, можно выпустить загнанную в угол боль на свободу,
можно даже потерять сознание. Теперь все можно.
Телефонная трубка повисла на проводе. Я опустилась по
стеклянной стенке телефона-автомата прямо на грязный резиновый пол.
Проваливаясь в беспамятство, я все-таки увидела вышедшего из подъезда Леща. Я
сразу узнала его: именно такой, каким я его и представляла, самый достойный
противник из всех возможных.
Высокая мощная фигура (привет из далекой ранней юности, от
маленького тщедушного туберкулезника), гордо посаженная голова, открытое лицо с
тяжелым подбородком и резкими надбровными дугами, просто покоритель Дикого
Запада, мечта шансонеток отдаленных сеттльментов.
Ну что ж, попытаться приручить тебя – одно удовольствие,
подумала я и отключилась.
…И пришла в себя только от чьих-то жестких и торопливых
прикосновений. Я уже не сидела, скорчившись, в телефонной будке, я лежала на
широкой и низкой кровати. Лещ стоял передо мной на коленях и аккуратно,
стараясь не потревожить, снимал мой пропитанный кровью секретарский пиджачок. Я
дернулась, давая понять, что пришла в себя, и беспомощно прикрыла грудь рукой.
И тут же тихонько застонала: никаких бабских истерик, даже стонать нужно с
тихим достоинством, это должно произвести впечатление на людей, подобных Лещу:
не зря же психологи убили на меня массу времени…
