Нужно отдать должное Стасику: он отлично поработал над моим
лицом, и я стала похожа на множество женщин, каждое утро протискивающихся через
турникеты метрополитена с жалкими едиными проездными. Впрочем, секретарша
последнее время не ездила в метро, у нее была маленькая подержанная «Ока»… Нет,
все-таки Стасик большой мастер. Но дело было даже не в Стасике, я вдруг
почувствовала себя в этой линялой шкурке секретарши так комфортно, как будто бы
никогда не вылезала из нее.
– Ты прирожденная актриса, – восхищенно сказал капитан,
когда я продефилировала мимо него как на подиуме показа мод для домохозяек из
глубинки. – Никому и в голову не придет за тобой волочиться, а тем более
трахнуть на свежих простынях. Разве что парой пивка угостить после трудного офисного
дня!
– Первый комплимент, который я заслужила, –
удовлетворенно заметила я. – Я тебе нравлюсь?
– Умопомрачительная посредственность!
– Правда?
– Но со стерженьком, со стерженьком. Такая вполне может
все бросить и пуститься во все тяжкие.
– Во все тяжкие?
– Тяжкие телесные повреждения, я имел в виду.
Я вздохнула. Сейчас мне предстояла самая неприятная часть
разработанного мной и Лапицким плана.
По хорошо проработанной легенде Егор Самарин приехал в
Москву специально для того, чтобы выйти на Меньших. Он привез с собой
материалы, касающиеся аферы с военной техникой, где напрямую назывались люди,
которые контролировали канал переброски непосредственно в городе N, и –
опосредованно – их московские покровители. Бумаги имели убийственную силу и,
попади они к Лещу, практически перечеркивали начинающуюся политическую карьеру
министерского куратора аферы.
По той же легенде, Егор Самарин обычно останавливался у
своей приятельницы, скромной секретарши, с которой познакомился много лет назад
на Медео. В этот раз, не без оснований опасаясь за свою и ее жизнь, он
предпочел гостиницу «Золотой колос». Туда же, поняв, что за ним возможно
наблюдение, он и вызвал свою подругу. У Егора было несколько шапочных
журналистских знакомств в Москве, но ни одному из них он не доверял. Куда
больше он доверял Меньших: у него были все номера его телефонов – рабочий,
домашний и сотовый.
Понимая взрывоопасность материалов, он сразу же передал их
на хранение третьему лицу, скромной неприметной секретарше, в роли которой
должна была дебютировать я.
Развязка наступила получасом позже, когда псевдосекретарша
якобы уже покинула гостиницу. С ничего не подозревающим Егором не стали
церемониться. В то самое время, когда я демонстрировала Лапицкому свои
способности к перевоплощению, Егор Самарин лежал на полу гостиничного номера с
двумя дырками в голове и с его телом уже работала следственная бригада.
…Я рассеянно слушала последние наставления Лапицкого, в
которых больше не нуждалась, и также рассеянно размышляла о неизвестном мне
Егоре Самарине. На фотографиях, которые раздобыл Лапицкий и которые я
внимательно изучила, был заснят самый обыкновенный человек с провинциальной,
почти мальчишеской челкой и безвольной линией подбородка. Никакой не борец,
типичный обыватель, которому явно не повезло со временем и местом рождения.
Даже странно, что он решился заниматься вопросами армии, тихая сытенькая газета
«Из рук в руки» – самое удобное для него место. Еще вчера вечером я лежала в
кровати, потягивала свою любимую можжевеловую водку и рассматривала фотографии
Егора. И лениво думала о фирменном поезде из города N, в третьем вагоне
которого едет сейчас в Москву, навстречу своей смерти, хороший поэт и плохой
журналист Егор Самарин. Он полон радужных надежд, он выпускает первую книжку,
он выпил с попутчиками дешевого дагестанского коньяку, купленного в ларьке на
вокзале. Он стоит в тамбуре и курит свои любимые болгарские сигареты «Родопи»,
которые ненавидят все его случайные любовницы. И смотрит в темную и такую
многообещающую ночь.
– А ведь тебе кранты, парнишка, – вслух сказала я и
щелкнула пальцем по фотографическому изображению Самарина.
Спокойной ночи, Анна.
Но вопреки всему, я не смогла заснуть до самого утра. Что-то
в глубине души, что-то человеческое, что еще не окончательно умерло во мне,
глухо и отчаянно протестовало против такого порядка вещей. Когда я бросила
Лапицкому идею с подставной журналисткой, с подставной, придуманной судьбой, я
даже не подозревала, что это как-то заденет судьбу реально существующих людей,
что кто-то должен будет умереть только потому, что мне очень захотелось
помериться силами со всем окружающим миром. И эта дурацкая затея с
издательством, ничего циничнее и придумать нельзя. Рукопись Самарина
действительно провалялась в этом издательстве несколько лет, возможно, она
вообще была утеряна или сдана в архив за ненадобностью. А теперь такой блеф с
публикацией, но только так Егора можно было выманить в Москву…
Анна, наблюдавшая за мной из темной половины души, та,
прошлая Анна, любительница Хичкока, убийств и дешевых инсценировок, поставила
подбородок на ладонь и улыбнулась: с другой стороны, у маленького нестойкого
человечка Самарина было несколько дней настоящего счастья – книга, возможное
признание, перспективы, – ради этого счастья не грех заплатить и самую высокую
цену…
Я провалилась в сон всего лишь на полчаса и проснулась с
безумной идеей: поехать на вокзал, перехватить Самарина, пока он еще жив,
попытаться спасти его.
Но это невозможно. Это уже невозможно. Маховик запущен, и ты
находишься в самом сердце этого маховика.
Ты не спасительница, Анна, приди в себя и успокойся.
Я успокоилась. Я пришла в себя. Я настолько пришла в себя,
что сейчас, стоя перед Лапицким, играючи отражала все его приличествующие
случаю реплики.
– Ну что, начнем избиение младенцев? – весело сказал
Лапицкий, хотя глаза его стали настороженными и в уголках губ залегла горькая
складка. – Ты окончательно решила? Может, обойдемся малой кровью?
– Мы и так обойдемся малой кровью, – успокоила капитана
я. – Я не дам себя убить, да это и не в ваших интересах.
– Тогда идем.
…Я стояла против них двоих в тренировочном зальчике, который
так ненавидела. Инструктор Игнат был совершенно спокоен, а вот капитан заметно
нервничал.
– У тебя такая морда, как будто собираются метелить не
меня, а тебя, – подначила я капитана, сама отчаянно труся.
– Заткнись и дай сосредоточиться.
Это было самым узким местом операции: меня должны были
сильно избить, настолько сильно, чтобы Лещу, когда я появлюсь у него, и в
голову не пришло отправить меня куда-нибудь. Он просто будет вынужден ухаживать
за избитой и раненой женщиной – это вполне в его стиле, если судить по досье.
Все это время я готовила себя к боли, которую придется перенести, я почти
успокоилась. Вот и сейчас я была спокойна. Я не понимала только одного – почему
сам Лапицкий вызвался исполнить такую грязную работу: у него в запасе было
несколько профессиональных спортсменов-садистов, которые сделали бы это с
большим удовольствием. Когда я спросила его напрямик, он долго думал и выдал
что-то совершенно фантастическое: «Я сделаю это лучше других, хотя в любом
другом случае не коснулся бы тебя даже пальцем. Просто я тебя чувствую. Ты
понимаешь?
