– А можно ли вообще научиться этому? – робко спросила я
Стасика. – Хотя бы на дилетантском уровне?
– Ну-у… – Стасик тянул время и выразительно смотрел на
Лапицкого, – в принципе можно. Пара-тройка мастер-классов…
– Фирма оплачивает, – хмуро сказал Лапицкий.
– Можете не платить, просто негативы отдайте, вы давно
обещали, – собравшись с духом, сказал Стасик.
– Опять за свое, – ласково пожурил Стасика Лапицкий:
видимо, они продолжали какой-то тягостный извечный разговор, – говорю же тебе,
ничего не случится, у меня как в швейцарском банке. Сдавать тебя не в моих
интересах. Ты в полной безопасности.
– Ага. Как голый в лунном свете в стае волков.
– Это мы-то волки? Да мы агнцы Божьи, – откровенно
издевался Лапицкий. – Натаскаешь девочку, – вернемся к разговору. Может быть…
– Вы же врете. Вы опять врете. Обманываете сироту,
бывшего детдомовца.
– Я вру – это мое право. А ты надейся – это твое право.
Ну что, берешься за нашу многостаночницу? Сделаешь из нее суперженщину?
– Суперженщин нет.
– Вот только не надо проявлять свой гомосексуальный
шовинизм, не пугай представительниц прекрасного пола. Уговорились?
– Опять руки выкручиваете!
– Я же говорил тебе – бери деньгами…
Стасик согласился.
Согласились и все остальные.
«Курс созревания гейши», как называла его я, или «Курс
молодого бойца», как называл его Лапицкий, был самым странным и самым
прихотливым курсом наук, которые когда-либо кому-либо приходилось изучать. От
меня не требовалось ничего: ни инициативы, ни высказывания собственного мнения.
Мне нужно было только подчиниться чужой воле, чужому высшему разуму,
отработанной до автоматизма системе. Внешность не все, терпеливо объяснял мне
Лапицкий (от этой прописной истины я сходила с ума, неужели он считает меня
конченой дурой, которая не понимает этого?). Ты – не самая сногсшибательная,
тебя зовут не Линда Евангелиста, а даже, если бы и звали, подретушированная
красота слишком скоропортящийся товар, чтобы на него положиться. Сезон внешней
привлекательности, также как и сезон дождей в тропиках, не длится вечно: он
может привлечь, но не может удержать. Тем более тех людей, досье на которых я
читала. Заманить их формой носа и размером груди было невозможно, они в
состоянии купить любую комбинацию глаз, волос и ямочек на щеках.
Несколько недель меня натаскивали профессиональные
психологи. В их задачу не входило дать базовые знания, скорее это были
прикладные, утилитарные вещи. Я стала разбираться во многих вещах, о наличии
которых даже не подозревала. Примерно столько же времени заняло обучение
компьютерным азам – здесь мне было труднее, я почти физически ощущала
известковые отложения на обветшавших стенках мозга, я тихо ненавидела себя за
свою тупость. Но они были терпеливы, все эти предупредительные, похожие друг на
друга мужчины и женщины. В конечном итоге я усвоила и это и только одного не
могла понять: если верить покойному Эрику, Анна уже имела дело с компьютером,
так почему он показался мне вначале китайской грамотой? Или это прихотливая
память, о которой я уже стала забывать, снова сыграла со мной злую шутку?..
За месяц меня научили многому: мгновенно простраивать линию
поведения, мгновенно отвечать на любые реплики, пить огромное количество водки
и не пьянеть, читать по губам и даже заниматься любовью всеми доступными
способами. Это было самым циничным и самым захватывающим мероприятием.
Россказни Эрика о моей интуитивной вулканической сексуальности меркли перед
тем, что демонстрировали два прикрепленных ко мне инструктора – парень и
девушка, оба аспиранты какого-то медицинского вуза. Секс был для них полигоном
для исследований, кропотливо проводящимся научным экспериментом, не больше.
Александр и Александра, именно так их звали, – ин и янь, сиамские близнецы
совокупления – были помешаны на проблемах секса. Мне казалось, что они знают об
этом все, они считают секс голой наукой, равной по стройности и закономерности
высшей математике. Александр и Александра разрабатывали свою собственную теорию
удовольствий, традиционный цивилизованный секс интересовал их мало. Они
объездили самые недоступные, самые дикие уголки мира – от Тибета до Южной и
Северной Америки – с одной лишь целью: изучить достижение высшего сексуального
наслаждения. «Камасутру» и китайские эротические трактаты они считали махровой
и закостенелой догмой. На ту же свалку были отправлены застенчиво-разнузданные
японские и тайские сексуальные традиции. Похоже, что и азиатский секс со всей
его цветистостью и вычурностью был для них слишком пресным. Куда больше их
привлекали игрища и забавы индейских племен, особенно шусвапов и кер-д'ален.
Именно там сладкую парочку научили, используя определенные точки эрогенных зон,
вводить друг друга в состояние бесконечного сексуального взлета с совершенно
непередаваемыми ощущениями. Это состояние было сродни наркотической
зависимости, и злоупотреблять им было смерти подобно. За месяц подобных тренировок
человек превращался в живой труп. Но этот плачевный финал мало интересовал и их
и меня. Главным было быстрое достижение результата. Благодаря стараниям обоих
инструкторов я превратилась в адскую секс-машину, до поры до времени мирно
стоящую в гараже.
Никто не учил меня разбираться в ядах, метать ножи и класть
пули одна в одну в самое сердце мишени, тем более что и тир, и татами в
спортивном зале – с легкой руки капитана Лапицкого – я уже проходила. Вместо
этого я прочла массу литературы по политологии, психологии и смежным
дисциплинам. Отчаявшись найти там что-то человеческое, я купила на развале
Бернарда Шоу, и все то крохотное свободное время, что было у меня между
вечерней чисткой зубов и постелью, читала «Пигмалион». Нет, я не пыталась найти
сходство между собой и Элизой Дуллитл, с тем же успехом можно было искать
сходство с собой настоящей Галатеи. Я просто пыталась понять, почему я так
легко позволила кому-то наполнить мое пустое тело новым содержимым.
От обилия информации, от ежедневного – без намека на
выходные – натаскивания я безумно уставала, я валилась в кровать как
подкошенная и отказывалась просыпаться по утрам. Виталику, все это время
по-бабски опекавшему меня, пришлось даже взять запасную пару ключей и поднимать
меня с постели приличной порцией холодной воды.
К апрелю подготовка – если это можно было назвать
подготовкой – завершилась. Об этом сообщил мне капитан Лапицкий, почтительно
склонив к правому плечу круглую голову:
– Завтра ты отдыхаешь, девочка. Уходишь в краткосрочный
заслуженный отпуск. Ты готова. Во всяком случае, тесты это показывают.
– Что я должна делать?
– Ничего. Ждать.
– Как долго?
– Как придется. Не думаю, что очень долго. Неожиданно
первый день отдыха показался моему привыкшему к нечеловеческим нагрузкам мозгу
настоящим кошмаром. От нечего делать я напоила до бесчувствия приставленного ко
мне Виталика и за полдня так обработала его, что он оказался готов бросить свое
хлебное непыльное местечко и отправиться за мной куда угодно. Вот только
применить последнюю степень устрашения – сексуальную атаку на сдавшегося и
деморализованного врага – я не решилась, справедливо полагая, что потом не
расплююсь со своим непосредственным начальством. От Виталика же я получила
интересные сведения о самом Лапицком. В любом другом случае я не получила бы их
от умеющего держать язык за зубами шофера никогда. Я узнала, что Лапицкий в
свое время был уволен из правоохранительных органов с туманной формулировкой
«неполное соответствие служебным обязанностям». За этой формулировкой вскрылась
довольно любопытная история: нет, он не рукоприкладствовал на допросах, не
выламывал ребра и не бил по почкам, он был корректен, иезуитски корректен, но
его изощренные психологические ловушки и страсть к инсценировкам довели троих
подозреваемых до самоубийства. Причем с одного из троих впоследствии были сняты
все обвинения, он оказался невиновным человеком. Хотя сам – стараниями
Лапицкого – настолько поверил в свою причастность к двум умышленным убийствам,
что перед тем, как повеситься, написал покаянную записку, где всю вину взял на
себя. У капитана практически не было женщин, когда-то он был женат, но жена
погибла при невыясненных обстоятельствах. Поговаривали, что он сам приложил к
этому руку. У него была только одна слабость, о которой я уже знала, – горные
лыжи. Причем он выбирал самые опасные, заведомо смертельные маршруты – и всегда
проходил их. От Виталика я узнала еще одну интересующую меня подробность: майор
Марилов действительно был другом капитана, более того, он был его единственным
другом. Я оценила мужество покойного Марилова по достоинству, – тот же Виталик
сказал мне, что капитан негласно слывет в кругах подчиненных прокаженным: те
немногие, кто отваживался войти в заболоченную душу капитана, рано или поздно
погибали. Вокруг капитана простиралась выжженная земля. И это заставляло его,
лишенного вещей, которые наполняют смыслом жизнь любого человека, фанатично
служить идее, которую он считал единственно верной. Его почти унизительное
звание совершенно не соответствовало той роли, которую он играл во многих,
действительно серьезных операциях. Впрочем, капитан отнюдь не был абсолютным
злом, скорее наоборот: при всей его изворотливости и трезвом уме, привыкшем
вести игры на выживание, в нем было и нечто беззащитно-мальчишеское. Я
вспомнила отвратительную сцену на даче Кудрявцева и потом в приемном покое
клиники: там капитан не выглядел такой уж безупречной машиной. И у него были
проколы. Я вдруг подумала о том, что с самого начала была нужна капитану: я
была идеальной фигурой – подловатенькое, вымазанное в крови прошлое, которым
так удобно шантажировать; полное беспамятство, которым так легко
манипулировать; подвернувшаяся кстати пластическая операция, которая сделала
меня совершенно неузнаваемой для людей, которые сталкивались со мной раньше.
Сломленная физически, в жалком больничном халатике, со шлейфом убийств за
спиной, – чем не материал для лепки? Да, я была нужна ему для всех его
честолюбивых ассенизаторских игр, иначе он просто придушил бы меня, как такса
мышь-полевку: не нужно забывать, что Олег Марилов был его единственным другом.
Последним другом, если верить пафосу сентиментального Виталика. А ведь он так и
не поверил в мою непричастность к гибели Марилова, он выжидал, когда я ослаблю
бдительность и откроюсь. Лапицкий вполне мог довести меня до самоубийства,
потеряв самое себя, я была к этому готова, но он не сделал этого. Долг дружбы
оказался слабее преданности делу, и только поэтому я жива. Но он не забыл и не
простил. И я не забыла и не простила… И в то же время чувствовала, что у меня
нет человека ближе капитана. Я даже стала испытывать к нему чувство странного,
почти болезненного влечения. Он совсем не привлекал меня физически, скорее
всего это был совсем не мой тип мужчины: простецки круглая голова, массивный
подбородок, чересчур тяжелый для всего остального тела, не очень-то
выразительная внешность (я с тоской вспомнила Эрика и Фигаро, мальчиков,
созданных для изысканных плотских утех). И в то же время я хотела его все
больше и больше, я с трудом подавляла в себе желание затащить его в постель.
Теперь, вооруженная знаниями, которые открыли мне эротические божки Александр и
Александра, я была опасна даже для капитана Лапиикого. И в этом странном
чувстве к нему было меньше всего любви, скорее наоборот: я просто обязана была
отплатить ему за все, я просто обязана была подмять его под себя. Но он понял
это гораздо раньше, чем я, он успел подготовиться. Теперь его посещения стали
редкими, он отделывался лишь телефонными звонками.
