– Замечательная. Я, кажется, видела ее – то ли в кино,
то ли в театре. Она удивительная актриса. Ее нельзя не запомнить.
– Да. Самая лучшая. Она выходит замуж.
– Да, я слышала. Прости.
– Она выходит замуж, – не слушал меня Олег, – она
выходит замуж за человека, которого полюбила. Я убиваю человека, которого
никогда не видел. Веселенький финал.
– Все будет хорошо.
– Тебе виднее. Ты уже убрала двоих. В любом случае –
хорошо не будет, даже если я спасусь. Уходи.
Мне нечего было сказать ему – я вышла из комнаты, плотно
прикрыв за собой дверь.
…Когда я вернулась, торжество уже началось. Герберт
Рафаилович встретил меня укоризненным поцокиванием языком – как раз в стиле
патриарха разросшегося армянского рода: «Ну, гдэ ты ходышь, прэлэсть моя? Гдэ
пэрэдник?» Я пролепетала что-то невнятное, но он даже не стал меня слушать –
нужно было подавать горячее. Он лично поставил мне на поднос гораздо меньше тарелок,
чем другим официанткам, чертов толстый опекун, он действительно решил подснять
меня, что ж, тем лучше. Стараясь элегантно удерживать равновесие, я появилась в
притихшем, деликатно стучащем ножами и вилками зале и увидела его.
Валентина Константиновича Кожинова.
Я узнала его сразу. Фотографии, которые показывал нам
Лапицкий, не могли передать того ощущения силы и уверенности, которое исходило
от этого человека и заполняло каждый уголок остающегося свободным пространства,
но все остальные детали совпадали. Столик его, окруженный корзинами с цветами,
стоял на возвышении: все было продумано, все линии зала пересекались именно в
этой точке, все подобострастные взоры были обращены к нему. За его спиной,
полускрытый цветами, маячил телохранитель – слишком внимательный, слишком
настороженный, слишком ненавязчивый, слишком незаметный, – настоящий
профессионал: штучный товар, дорогой, как лошадь ахалтекинской породы. Ничего
не скажешь, Лапицкий все просчитал, он основательно подготовился к отстрелу,
решив пожертвовать хорьком-Фигаро, он был прекрасно осведомлен.
Бедный загримированный баловень судьбы!
Но даже не это поразило меня: за столиком, рядом с
Кожиновым, сидела Марго. Неужели это тот самый человек, так поразивший
страстную натуру Марго?..
«Я люблю его, мальчик. Я просто жить без него не могу. Я
умру без него», – кажется, так она сказала в гримерке у Олега. Я чуть не
выронила свой злополучный поднос. Будь все проклято!
В открытом вечернем платье, с минимумом драгоценностей, с
тяжелыми волосами, небрежно собранными на затылке, она была удивительно
красива. Она была самой красивой из всех. Роскошные девицы, спутницы теневых и
легальных воротил, как будто бы сошедшие с подиума, меркли рядом с ней, – может
быть, Олег прав: это удивительная женщина.
Цветы все прибывали. Прибывали и подарки: каждый из
присутствующих считал своим долгом поздравить именинника, рассыпался в
здравицах и прикладывался к ручке спутницы Кожинова. Рядом с Марго все
выглядело пошловато-ненастоящими. Все, кроме Кожинова. Они казались идеальной
парой: сильный мужчина и слабая женщина. Ее присутствие здесь было немного
неестественным, но Марго, кажется, не замечала этого. Она смотрела только на
него. Она даже не думала скрывать своих чувств.
Я подумала о том, что через полчаса его не будет в живых и я
буду одной из тех, кто спустит курок, – что станет делать она?
Подавленная, с трудом обслужив два столика, я вышла из зала.
Когда потребовалась очередная перемена блюд, банкет,
приправленный выступлением звезд и звездочек, которых не смущала жующая
публика, был в самом разгаре. Кусая губы, двигаясь как в тумане, я судорожно
высчитывала номера: сейчас отработает положенные ей романсы знойная цыганистая
субретка с томным голосом, как раз в стиле окружения Кожинова. А вот па-де-де
уже не будет: балетных куколок должны были выпустить сразу же за Фигаро.
Пора.
Никем не замеченная, я прошла к подсобке, нащупала рукой
прохладный кирпич – он поддался удивительно легко – и вытащила маленький
пистолет. Такой я уже держала в руках и даже несколько раз стреляла из него по
настоянию Лапицкого. Как только я почувствовала его невесомую успокаивающую
тяжесть, волнение прошло. Спрятав оружие в крохотн??й наколке и взяв по ходу
поднос, я вернулась в зал – именно тогда, когда было нужно, должно быть, Лапицкий
сейчас был бы мной доволен: ничего подозрительного, чересчур предупредительная,
не знающая правил подобных банкетов официантка, которая следит за тем, чтобы на
столах не скапливалось больше двух грязных тарелок одновременно. И именно для
этого я здесь нахожусь. Беспроигрышная позиция.
Свет в зале был погашен, а софиты выставлены точно так же,
как на утомляющих репетициях номера Фигаро.
Сам Фигаро был в центре светящегося круга.
Я знала его номер до мелочей: фламенко, начало монолога,
пистолеты, обернутые в фольгу… Я знала его номер до мелочей, но он, как всегда,
поразил меня отточенным актерским мастерством. Голос Фигаро бросал вызов
сильным мира сего, трудно было бы представить более неудобные реплики для
набившихся в зал воров и воришек; но это было уже неважно, Фигаро в
совершенстве овладел искусством держать публику. В звенящей тишине он
приближался к столику, за которым сидели Кожинов и Марго. Но и этого никто не
замечал: случайно выстроенная мизансцена, единственно удачное решение, только и
всего. Мне с трудом удалось избавиться от магии его движений, сбросить
наваждение и оценить обстановку трезвыми глазами.
Я сразу нашла свою исходную позицию: крохотный пятачок за
колонной рядом с одной из почти незаметных дверей, самое темное место в зале,
отсюда меня никто не заметит. Я, как опытный ночной грабитель, проскользнула в
темноту и слилась с колонной.
А Фигаро уже приступил к пожиранию шоколада: бритвенный
прибор, а затем пистолеты. В зале раздались смешки и похлопывание.
Но теперь я смотрела только на ленивого телохранителя:
настороженные цепкие глаза, которым плевать на все лицедейство мира вместе
взятое. Как только Олег вытянет свой пистолет, он пристрелит актера как собаку,
в этом я не сомневалась.
Парень не жилец, ясно.
Напряжение росло. Сейчас он откусит дуло последнего
пистолета, почему, черт возьми, в тире я посылала пули только в «молоко»?!.
Решение пришло мгновенно, независимо от меня: мальчик, который в первую ночь
сказал, что верит мне, который звал меня с собой на свободу, который терпеливо ждал
меня в крытой галерее, – он не должен погибнуть! Он должен успеть на самолет в
Париж в ноль пятьдесят.
…Он все-таки сделал то, на что его натаскивали, несмотря на
сидящую рядом счастливую Марго, женщину его жизни.
Он выстрелил. Четыре глухих хлопка, следующие один за
другим.
Наши выстрелы прозвучали почти одновременно, я даже
опередила его на какую-то долю секунды. Но я не стреляла в того, в кого должна
была стрелять. Кожинов интересовал меня меньше всего, это и без меня сделает
Олег. Телохранитель Кожинова, дорогой ахалтекинский жеребец, рухнул, как сноп,
с дыркой в голове. Но прежде он все-таки остановил взгляд на колонне, за
которой стояла я, в его глазах даже мелькнуло профессиональное озарение,
смутное предчувствие догадки. На большее его не хватило. И это была моя работа,
отличная работа, выполненная с ледяной головой. Теперь у тебя есть шанс,
Фигаро, настоящий шанс.
