Я слышу, как Лапицкий, посмеиваясь и сам не веря в то, о чем
говорит, утешает Олега: ничего не бойся, парень, такой реакции, как у этого
бойца за моей спиной, нет ни у кого в этой гребаной стране… И потом, есть масса
обстоятельств, которые сыграют тебе на руку. Этот боец за моей спиной знает,
что ты должен убить меня. Другой боец за другой спиной этого не знает. Чтобы
понять, что происходит, ему как раз и необходимы три секунды, естественная
реакция, выше собственной телохранительской головы не прыгнуть, поверь. Да и
театральный софит, который принимает участие в твоем священнодействии, вовремя
погаснет, я тебе обещаю. Ты успеешь. Ты должен успеть.
Я уже знаю – и мельком от Олега, и обстоятельно от
Лапицкого, – что расположение коммуникаций, комнат и коридоров полностью
соответствует тому дому, где будет проходить чествование «влиятельного
человечишки», видимо, их проектировал один и тот же дерзкий архитектор,
проходивший трехмесячную стажировку где-нибудь в Швейцарских Альпах. В плане
Лапицкого мне отводится скромная роль официантки, обслуживающей столики для
гостей. Когда я спрашиваю капитана, каким образом мне удастся попасть в штат
обслуги, он говорит мне: «Всегда и со всеми можно договориться. Ты просто
заменишь одну внезапно заболевшую милую девушку, вот и все».
Вечером, накануне операции, мы сидим в холле, близко
придвинувшись к открытому огню камина. Капитан наконец-то показывает нам
фотографии человека, которого нужно убрать. Жесткое, спокойное, немного
изуродованное осознанием своей абсолютной власти лицо ни о чем не говорит мне.
Я никогда его не видела, но ни жалости (такого никому и в
голову не придет жалеть), ни симпатии (такого опасно любить, всегда есть риск
наткнуться на оружейный арсенал в супружеской постели) оно не вызывает, тем
лучше. Редкий скот, соблазняет нас убийством капитан, полный беспредельщик,
отморозок в законе. Самые громкие убийства последних лет – его рук дело, самый
циничный передел сфер влияния – его рук дело… Если его не остановить, может
произойти много бед. Так что ваше задание – никакое не задание, ребята, по
большому счету это благородная ассенизаторская миссия, осознайте это…
Никому не хочется осознавать это, особенно когда орудием
возмездия выступает такая изощренная сволочь, как капитан Лапицкий. Но ему
плевать на наши чувства, капитан неудачно шутит гораздо больше обычного, и я
вдруг замечаю беспросветную азиатчину в его высоких скулах, обострившийся нос и
фанатичный блеск ввалившихся глаз.
Бедняжка.
В какой-то момент и капитан, и актер кажутся мне близнецами
на пороге жизни и смерти, вот они сидят, бессильно ненавидя друг друга и глядя
на огонь. Разговаривать больше не о чем, пора идти спать, но и расстаться
невозможно.
– Все будет в порядке, ребята, – как заклинание
повторяет капитан. – Делайте, как договорились, и все будет в порядке. Все
рассчитано, поверьте.
Он еще о чем-то говорит Олегу, кажется, о том, что завтра
люк в полу на кухне в том доме будет открыт точно так же, как сегодня он был
открыт в этом доме, что путешествие по заброшенному аппендиксу канализации
займет не больше двух минут, что он выскочит на улицу, где его будет ждать
машина с ключами и документами – «девятка», такая же, как у тебя. Не забудь,
«девятка». Все это призвано убедить актера в том, что все продумано до мелочей,
что никто не собирается его подставлять. Он передает Олегу пояс, расшитый
золотом, необходимая деталь для костюма Фигаро.
– Как уговаривались, – теперь голос капитана звучит
особенно мягко, – штука баков, новый паспорт и авиабилет. Одежда будет в машине
на заднем сиденье. Свернешь в какое-нибудь тихое место и переоденешься… Там же
твой багаж. Джентльменский набор преуспевающего холостяка.
– Героин и установка «град»? – без улыбки шутит Олег.
– Ничего криминального, – успокаивает капитан, – костюм
от Версаче, костюм от Армани… Рубашки. Два галстука для приемов и демократичная
джинса для импортных шлюх. Рейс в ноль пятьдесят. Ты успеваешь.
– Куда билет? – спрашивает Олег.
– Как и договаривались, Париж, столица мира. Неплохие
бабки на кармане, счетец мы тоже тебе открыли, реквизиты в костюме.
– В каком? От Версаче или от Армани? – Олег иронически
улыбается.
– Да не помню я. На месте разберешься. Поспишь в
самолете, там коньяк подают и шампанское, шикарная жизнь. Завидую тебе, парень.
Никогда не был в Париже. Ну, подумай, гнил бы всю жизнь в этой гребаной стране.
А так – весь мир в кармане, а?
Олег молчит.
«Парень не жилец, ясно», – вспоминаю я слова Лапицкого, и
мне становится страшно. Я должна сказать Олегу, что все это блеф, что не будет
никакого Парижа, никаких шлюх в Булонском лесу, никаких молоденьких балерин,
солисток парижского «Нового балета»… Но я не могу вымолвить ни слова. Лапицкий
так убедителен в роли змея-искусителя, в роли хвостатого Мефистофеля, что я
сама начинаю верить в недосягаемый Париж ив то, что люк на кухне будет открыт.
Был ли он так же убедителен, когда говорил мне о другом Олеге – об Олеге
Марилове, – лучшем друге, который погиб, может быть, только потому, что я
осталась жива. Был ли вообще Олег Марилов его лучшим другом или просто членом
конкурирующей организации, о которой необходимо собрать сведения? Или
проштрафившимся подчиненным, ловко убежавшим в смерть и не сдавшим дела в
установленном порядке? Я вспоминаю фотографию в квартире Лапицкого –
горнолыжная идиллия, улыбающиеся молодые люди, – пожалуй, Лапицкий был
искренен. Так же искренен, как сейчас, когда рассказывал актеру о костюмах в
чемодане. Что я могу знать об искренности, я, всю предыдущую жизнь бесстрастно
игравшая на чужих судьбах как на хорошо настроенном инструменте. Органе,
например. Орган – это солидно, это размах. Просто голова идет кругом. Способна
ли я на искренние чувства? Мертвый Эрик не беспокоит меня даже во сне… Способен
ли капитан на искренние чувства? И кому из своих людей он может сказать: «Баба
не жилица, ясно».
И главное – когда он это скажет?
Может быть, он уже сказал. Кому-то третьему, который дышит
мне в затылок.
Как долго я буду орудием в чужой игре?.. И сколько еще
человек в ней задействовано? Узнаю ли я когда-нибудь? Узнаю ли я когда-нибудь
себя по-настоящему, вспомню ли?..
…Я еще долго ворочаюсь в бессонной постели и думаю о том,
что где-то, совсем рядом, так же не спит Олег. Ночь перед казнью, когда
заключенный все еще отчаянно надеется на помилование.
О капитане я не думаю.
Интересно, та женщина, погибшая в машине на шоссе, кем она
была? И что бы она делала сейчас, если бы выжила и потеряла память? Если бы
погибла я, а не она? Должно быть, Лапицкий так же пришел бы к ней в палату, и
так же стал бы расставлять силки и капканы, и так же не верил бы ей. Но и
загородного дома убитого Кудрявцева она бы не избежала, и унизительного
следственного эксперимента тоже. А потом? Что было бы потом? Нашлось ли в ее
жизни что-то такое, что позволило бы шантажировать ее так же, как сейчас
шантажируют меня?
