– Хватит, – тихо скомандовал Лапицкий, и парни
отступили. Олег остался лежать на полу, лицом вверх. Я с ужасом увидела слезы в
уголках его глаз.
Капитан легко спрыгнул с капота, подошел к лежащему актеру и
присел перед ним на корточки.
– Я никому не позволяю безнаказанно бить своих людей,
ты понял, мразь?
Олег медленно повернул ко мне свою совершенную голову
экзотического животного.
– Сука! – выдохнул он.
Теперь уже капитан, поднявшись, с маху ударил его носком
ботинка:
– И оскорблять – тоже. Я же говорил тебе, отсюда
убежать невозможно, не стоит и пытаться. Делай свое дело, может быть,
останешься жив… Нужно быть полным дураком, чтобы развесить уши и поверить
бабе-подсадке. Или ты купился на ее прелести? Разве мировая драматургия не учит
тебя тому, что женщинам нельзя доверять?
– Сука! – снова сказал Олег и, уткнувшись головой в
бетонный пол, сжался в комок.
Но на этот раз никакой кары не последовало. Мне показалось,
что я теряю сознание. Значит, капитан заранее подставил меня, он хотел уничтожить
меня, унизить перед этим мальчиком, он хотел втоптать меня в грязь… Он хотел
лишить меня тех крупиц человеческого участия, которые еще были во мне… Он хотел
убедить всех, что я полная дешевка, продажная тварь. Ему удалось, ему это
удалось, а я смотрела на себя глазами Олега и сама начинала верить в черное,
заболоченное дно своей души. Если бы тогда я успела вытащить пистолет из
кармана шубы, если бы тогда я успела выстрелить…
– Ты подонок, – сказала я Лапицкому, – ты подставил
меня!
– Неужели? – Лапицкий осклабился, ему доставляла
удовольствие моя бессильная ярость. – Не стоит переигрывать, девочка, не стоит
перегибать палку. Нам нужно с тобой переговорить. Идем.
Он подтолкнул меня к выходу в крытую галерею. Я не
сопротивлялась. Все было кончено.
– А с этим что делать? – бросил вдогонку один из
парней.
– Что обычно. И разбудите эту каналью Капущака. Я с ним
позже разберусь.
В полном молчании мы дошли до моей комнаты. Не обращая
внимания на капитана, я легла в кровать и отвернулась лицом к стене. Я знала,
что он сядет в кресло и забросит ногу на ногу; я затылком ощущала самодовольный
покой, который исходил от капитана.
Некоторое время мы молчали. Ярость, душившая меня, куда-то
улетучилась, осталась только полная апатия и пустота.
– Не ожидал от тебя, – наконец сказал капитан. – Не
ожидал такой прыти.
– Неужели? – не поворачивая головы, глухо проговорила
я.
– Да нет. Конечно, ожидал, ты права. Иначе не появился
бы там, где появился. А вот ты не ожидала меня увидеть, правда?
– Правда не имеет к вам никакого отношения.
– Сильно сказано. Сильно, но несправедливо. О правде
лучше умолчим. Признайся, ты решила вытащить его, чтобы достать меня?
Я молчала.
– Или потому, что он тебе понравился? Наверняка
рассказал душещипательную историю своего появления здесь, да?
Я молчала.
– Рассказал о том, что он невинная талантливая овца,
которой хотят ни за что ни про что перерезать горло, слить кровь в корыто, а
требуху бросить на растерзание воронью?
– Ничего он не говорил.
– Мне по большому счету плевать. Умиляет другое: откуда
такой наплыв чувств у бездушной стервы, которая всю предыдущую жизнь только то
и делала, что шла по трупам, не останавливаясь ни перед чем. В прямом и
переносном смысле. Я думаю, что это только наша игра – твоя и моя. В этой
партии я поставил тебе мат. Но не огорчайся, у тебя будет возможность
отыграться. Я тебе обещаю.
Я молчала.
– Ты спишь? – не унимался капитан. – Не удивлюсь, если
ты действительно заснула после неплохо проделанной работы.
Его способность все выворачивать наизнанку и убеждать в том,
что черное – белое и наоборот, лишала меня сил.
– Нет, я не сплю.
– Вот и отлично. Значит, мальчишка понравился тебе? Тем
лучше, потому что работать вам предстоит в одной связке.
Не удивляйся, ничему не удивляйся, Анна, мало ли что он
скажет тебе, не поворачивай головы.
И все-таки я повернула голову – очередная маленькая победа
капитана, которую он постарался закрепить.
– Думаю, этот театральный хлыщ ввел тебя в курс дела?
– Да, – притворяться было бесполезно.
– Он должен убрать одного влиятельного человечишку.
Человечишка у нас давно бельмом в глазу сидит, да руки коротки, как ни
прискорбно это сознавать. В легальном смысле слова. Скромным честным
представителям закона от него один геморрой и масса проблем. А так – нет
человека, нет проблемы, как учил нас отец народов.
– Очень образно говорите. Обычно такие говоруны плохо
кончают.
– Тебе виднее… Но если понадобится положить на это дело
не одного актера, а всю труппу, – я это сделаю.
– Вы отвлеклись, – жестко сказала я. Невыносимо
слушать, как этот карманный Наполеон распоряжается чужими жизнями.
– Мальчишка не жилец, ясно. Так что все гарантии –
полная туфта. Ты будешь за ним присматривать, подстрахуешь.
– Что я должна делать? – Он все-таки сломал меня.
– То же, что и он. Стрелять будешь ты, и твой выстрел
будет главным.
– Я не буду стрелять.
– Ты будешь стрелять. Ты будешь делать то, что я тебе
скажу. Ты уже согласилась. Иначе… Ты сама понимаешь, что будет с тобой иначе.
– Он сказал, что в армии был снайпером.
– Не соврал. Но стрелять будешь и ты тоже.
– У меня не получится. У меня не получится убить
человека, – я сдалась. Я выкинула белый флаг. Я сама пустила зверя в логово
своей души.
– Получится, девочка. Я уже видел тебя в экстремальных
ситуациях. Вспомни, наконец, какая ты.
– Я не помню.
– Если не помнишь, то поверь мне, – ты именно такая.
Такая, какая нам нужна: с упрямством, с хваткой, с ясной головой, со звериным
чутьем. – Черт возьми, он говорил это так, как будто бы соблазнял меня, как
будто бы касался жесткими беспощадными ладонями моих глаз, губ, груди… Его
слова покрывали мое тело, как поцелуи, от них шла дрожь желания, и этому
невозможно было сопротивляться.
– Конечно. Конечно, я такая…
– Вот и отлично. О подробностях поговорим завтра. На
свежую голову. А сейчас отдыхай.
…Следующим вечером меня ввели в пьесу: сначала я только
смотрела, как Олег, сломленный и загнанный в угол, отрабатывает концовку своего
номера, как он снова и снова откусывает дуло шоколадного пистолета, чтобы из
него вылупился настоящий. Как мрачный юноша с литой задницей, стоящий позади
Лапицкого, снова и снова убивает его. Олегу, как всегда, не хватает нескольких
секунд, чтобы спастись: сначала семи, потом пяти, потом трех. Эти три секунды
до авиабилета и открытой визы в одну из стран Шенгена ему так и не удается
преодолеть. Да и какая разница, за сколько секунд до свободы тебя убьют?..
