– Здравствуйте, Костя! Можно, я буду называть вас
Костей?
Он уже был рядом со мной и придерживал меня за рукав шубы.
– Почему вы исчезли из клиники? Что с вами произошло?
Вас же пол-Москвы ищет… Главному хирургу строгач грозит…
– Видно, плохо ищут. Другие нашли быстрее. – Откуда эта
шуба?
– Это моя собственная шуба. Из прошлой жизни. Шикарная
была жизнь, должна вам сказать.
Он тряхнул меня за плечи, не обращая внимания на то, что за
нами зорко наблюдает пожилая продавщица.
– Вы наконец-то вспомнили?!
– Нет, – по его лицу пробежала гримаса разочарования, –
я ничего не вспомнила о себе, но кое-что узнала о других. Думаю, это
заинтересует вас.
Он так пристально посмотрел на меня, как будто видел
впервые. Я тоже увидела себя его глазами: теперь я уже не была той безмозглой
личинкой шелкопряда, готовой швырнуть в него банкой с гвоздиками и потерять
сознание от жалости к себе.
– Вы изменились, – наконец сказал он.
– У меня было некоторое количество времени и хорошие
учителя, – моя реплика, относящаяся вовсе не к нему (после аборта и двух
убийств, которые произошли у меня на глазах, инцидент на даче в Бронницах
казался невинной шуткой), почему-то заставила Лапицкого покраснеть и опустить
глаза.
– Я не имела в виду вас и ваших людей, – ободрила я
капитана. – У вас есть деньги?
Лапицкий непонимающе посмотрел на меня.
– Я хочу купить книгу.
– Вы поразительный человек.
– Я сама не подозревала, насколько я поразительный
человек.
Взяв у капитана двадцать тысяч, я купила толстый том
Диккенса, «Записки Пиквикского клуба», заранее зная, что никогда не открою ее.
Мы вышли из магазина на улицу и остановились перед витриной.
– Где же шофер Виталик? – истеричная веселость
продолжалась, и Лапицкий не мог объяснить ее природу. Он с мрачным недоумением
смотрел на меня.
– Вы же сказали, что у нас конфиденциальный разговор.
– Простите. Что ж, поедем. Глупо мерзнуть на улице.
– Куда?
– В ваше управление я всегда успею. К вам, если жена не
против.
– Не против. Я не женат.
– Тогда берите машину.
Лицо капитана жалко сморщилось: видимо, двадцатка,
уплаченная за Диккенса, была последней.
– Придется на метро, – наконец глухо сказал он…В метро
он все время придерживал меня за рукав, как будто боялся, что я исчезну так же
внезапно, как и появилась. Но я не собиралась исчезать, сейчас капитан был моим
единственным шансом на спасение. После того, что произошло утром, после той
неожиданной власти над Витьком я была уверена, что он обязательно поможет мне.
Капитан жил рядом с метро «Семеновская». И пока мы доехали
до нее, пока толкались в переходах на станции, забитых продавцами газет и
нищими студентами консерватории с их извечной «Две Мария», решимость покинула
меня. Капитан Лапицкий повел себя со мной как порядочная скотина, даже смерть
друга его не оправдывает. Он хотел выбить любые признания любой ценой, и нет
гарантии, что, выслушав все, что я ему расскажу, он не сдаст меня на руки
алчной машине правосудия…
…Однокомнатная берлога на двенадцатом этаже выдала Лапицкого
с головой – ничего особенного за всю свою жизнь этот сторожевой пес не
заработал: книжный шкаф во всю стену, забитый в основном специальной
литературой по криминалистике, спартански-узкая кровать, похожая на
развороченное гнездо, пара старых кресел и журнальный столик в уныло-буржуазном
стиле. На столике стояла фотография – два молодых человека, стоящих в обнимку,
в снаряжении на фоне горнолыжного курорта: в одном из них я узнала самого
Лапицкого, а в другом – Олега Марилова.
И никаких занавесок на окне.
Вся одежда капитана была свалена прямо на кресла, на батарее
сушились носки, а над кроватью висели горнолыжные ботинки, по дизайну
напоминающие хорошего качества гоночные болиды, супердорогая вещь. С
противоположной стены на них с состраданием взирала плохая репродукция
«Любительницы абсента» Пикассо…
Значит, ты достаточно образованна, Анна. Ты даже можешь
выговорить слово «абсент»…
В комнате капитана царил первобытный хаос, и лишь в одном
углу был образцовый порядок: там расположилась стойка для горных лыж и всего сопутствующего
им снаряжения. Две пары лыж отличного качества, даже я могла судить об этом.
– Поговорим на кухне, – сразу же стушевался капитан и
прикрыл дверь в комнату.
Он провел меня на кухню, еще хранящую следы внезапно
прерванного обеда: недоеденная тарелка горохового супа и нарезанное аккуратными
брусками розовое сало.
Раздеваться я не стала, хотя в квартире было жарко и по
моему позвоночнику струился пот. Длинная соболья шуба подавляла капитана, в ней
я выглядела совсем другим человеком. А больничный халат сразу же вернет
Лапицкому мистическую власть над пациенткой, хвост этой власти тянется еще из
клиники, и капитан наверняка не забыл, как он может в отчаянии стучать по полу…
– Слушаю вас, – сказал Лапицкий, неловко убирая со
стола остатки обеда.
И тут я почувствовала, что не могу начать разговор.
– У вас есть водка, капитан?
– Вы вспомнили, что такое водка? – насмешливо спросил
он.
– Я даже вспомнила, что мои любимые сигареты называются
«Житан»… – Я вынула из кармана пачку и нервно закурила. – Вернее, мне сказали
об этом.
– Кто?
– Тот, кто рассказал и обо всем остальном… Лапицкий не
торопился с вопросами, он понял мое состояние. Из старенького холодильника
«Юрюзань» была извлечена початая бутылка «Столичной» и тарелка с подсохшим
сыром. Сало так и осталось лежать на столе.
– С закуской напряженка, – извинился капитан, разливая
водку в две чистые рюмки.
– Черт с ней. – Я, не глядя, махнула водку и снова
подставила рюмку. – Налейте еще.
– Наклюкаетесь, дамочка, что я с вами буду делать?
– Положите спать.
– Не положу.
– Будете устраивать пытки бессонницей? Вы ведь
мастер-инквизитор.
– – У меня нет еще одной кровати. – Вторую рюмку
капитан выпил вместе со мной, крякнул и потянулся за куском сала. –
Выкладывайте, о чем хотели мне рассказать.
Водка оказала свое благотворное действие – нервное
напряжение отпустило меня, и я немного успокоилась.
– Вам что-нибудь говорит имя Юлий Моисеевич Дамскер? –
спросила я, в упор глядя на капитана. Лапицкий присвистнул и воззрился на меня.
– Допустим. Что дальше?
– Скажите мне, что вы знаете о нем?
