…Три варианта трех разных тел; я даже не пытаюсь
сосредоточиться на лицах убитых, все они кажутся мне на одно лицо. Я безучастно
отмечаю про себя, что у одного из трупов – аккуратная дырка в голове, у двух
других разворочена грудь, раны беспорядочные, насколько я могу судить…
Насколько точно я могу судить?
– Ничего не можете сказать по этому поводу? –
спрашивает меня капитан.
– Отвратительное зрелище.
– И больше ничего? – Ноздри его вибрируют. Я могла бы
сказать о том, что большое количество крови делает людей невыносимо грязными,
их тела хочется сунуть под душ, и тогда – может быть – все образуется. Но я
понимаю, что он ждет от меня совсем другого, и потому молчу.
– Значит, и этих людей вы не знаете? – Он продолжает
настаивать.
– Нет.
– Что ж, очень жаль… Если что-нибудь вспомните… Вот
номер моего телефона, – он вынимает из кармана заранее приготовленную визитку
сомнительного качества и сует ее мне. Не глядя на нее, я машинально кладу
визитку в карман халата. Чтобы тотчас же забыть о ней.
…Ничего, ничего не шевелится в стоячей мутной воде моего
полумертвого мозга. Никаких зацепок. Почему, черт возьми, у всех этих
милицейских фотографий такое отвратительное качество?.. И все равно я никогда
не видела этих людей. Проклятый капитан, его присутствие изматывает меня, его
фотографии убивают меня снова и снова; его каждодневное присутствие не дает мне
забыть о себе… Это он, он во всем виноват…
– Уходите! Уходите, вы, милицейская ищейка!!! Уходите,
слышите!..
Я бросила в него банку с цветами; я даже не помнила, как
дотянулась до них, вырвавшись из цепких объятий каких-то трубок, которые сковывали
меня. Вырвавшись из мерцающего света каких-то медицинских приборов, которые
исподтишка все еще следили за мной…
Кажется, я потеряла сознание.
* * *
…Когда я пришла в себя, капитана в палате не было.
А на стуле, на котором еще совсем недавно сидел он,
расположилась медсестра, птичка на жердочке. Та самая, что принесла мне цветы.
Кажется, ее зовут Анастасия. Настя. Я уверена в этом. Одно
из немногих имен, в которых я уверена.
Несколько секунд я рассматривала ее, прикрыв глаза, – ничего
особенного, это лицо вполне могло быть и моим собственным: я так же могла бы
шевелить пухлыми легкомысленными губами, читая книгу.
А она читала книгу, птичка на жердочке. Книгу, слишком
внушительную для ее легкомысленных губ.
Почему я знаю все о книгах, губах и птичках на жердочке – и
не знаю самого главного?.. Почему никто не хочет помочь мне?
– Что вы читаете? – тихо спросила я медсестру. От
неожиданности она выронила книгу.
– Как вы себя чувствуете? – В ее голосе было больше
участия, чем в голосе ведущего нейрохирурга с непроизносимым грузинским
отчеством, и намного больше, чем в вибрирующих ноздрях капитана Лапицкого.
– Отвратительно. Гораздо лучше я чувствовала себя,
когда была без памяти. – Что я говорю? Я ведь и сейчас без памяти, но не стоит
об этом думать, иначе можно просто сойти с ума. – Так что вы читаете?
– Вообще-то эта книга для вас. Я принесла ее для вас.
Я совсем забыла, что мне уже можно читать; мне можно есть
яблоки, очищенные от кожуры; мне можно общаться с врачами и представителями
закона; мне скоро можно будет выходить на воздух – прямо под небо, которое я
вижу в окно своей палаты каждый день.
– Мне не хочется читать. Но все равно спасибо. Вы очень
добры.
По лицу медсестры пробегает тень застенчивого
удовлетворения. Вместе со стулом она пододвигается к моей постели, заложив
страницу книги забинтованным пальцем.
– Вы порезались? – так же участливо, как полминуты
назад она, спрашиваю я.
– Пустяки. Просто собирала стекла…
Должно быть, это стекла от банки, в которой стояли цветы. Я
смотрю на ту часть застеленного линолеумом пола, которая видна с моего места, и
вижу еще не просохшее пятно и болтающийся в нем мертвый лепесток гвоздики.
– За цветы тоже спасибо.
– Их пришлось выкинуть. Но я принесу еще, если» они вам
нравятся.
– Мне они нравятся, – невозможно сказать ничего другого
этой птичке на жердочке. – Не уходите. Посидите со мной.
Она никуда и не собиралась уходить – это было видно по ее
лицу. Она была единственной, кто проявлял ко мне чисто человеческое участие. В
этом участии не было профессионального любопытства врачей и оперативников;
скорее – сострадание. С другой стороны – сострадание это тоже любопытство, но
совсем иного рода. Оно может подразумевать и цветы, и книги, и даже забинтованный
палец…
Несколько минут мы молчали – она разглядывала меня, а я –
ее.
– Сколько вам лет? – спросила я.
– Двадцать один.
Интересно, мы ровесницы или я старше? Скорее всего – старше…
– А я? – Мне давно хотелось задать этот вопрос. – На
сколько выгляжу я?
Она пожала плечами. Она не разбиралась в возрасте. Или
просто жалела меня.
– Не знаю. Вам может быть двадцать. Или тридцать.
Болезнь обычно меняет человека. Очень дипломатично.
– Вы давно здесь работаете?
– Два года.
– И что, часто здесь бывают такие безнадежные случаи,
как я?
– Бывают. Здесь все бывает. Поверьте, вы не самый
безнадежный случай.
– А что говорят обо мне врачи? Я… Есть надежда, что все
когда-нибудь встанет на свои места?
– Конечно, – медсестра оживилась, – вы только не
волнуйтесь. Совсем не обязательно стараться вспомнить. В том смысле, если это
доставляет вам постоянную боль… Лучше расслабиться, закинуть руки за голову и
плыть по течению. Обязательно куда-нибудь приплывете.
– Что? Что вы сказали?
Неожиданно в самой глубине моей заснувшей души тенью
мелькнула смутная, смазанная картинка – руки, закинутые за голову. Они покоятся
на затылке. Это мой затылок и мои руки, запутавшиеся в моих волосах. Длинные
волосы сменяются короткими, но мне кажется, что это не последнее и не самое
главное изменение. Что-то происходило со мной в прошлой жизни, что-то заставило
сменить длину волос – пронзительная, как молния, мысль мгновенно исчезает, так
ничего и не высветив…
– Что с вами?! – Я слышу голос медсестры Насти. – Вы
побледнели… Вы что-то вспомнили?
Ее рука касается моей, обнадеживающе обхватывает мою
взмокшую ладонь: жест дружеского участия и острое желание стать единственной
свидетельницей пробуждения сознания – все смешалось…
– Нет… Я не могу. Я не могу вспомнить…
– Тогда не стоит и пытаться, я же говорила вам. Все
должно произойти само собой, если верить нашим врачам.
