– Что же я сделала?
– Напоила меня. А потом сказала, что видишь меня
насквозь, маленького альфонсика.
– Жиголо, – поморщившись, поправила я.
– Пардон, ма шер, конечно же, жиголо… Сказала еще, что
я дрянь человек… Сладострастная дрянь, подонок, сибарит и дешевка. Это так
возбудило меня, что, если бы не водка, я бы тебя просто изнасиловал.
– Неужели я бы тебе позволила? – Я вдруг почувствовала
какой-то странный азарт, я даже понравилась себе в качестве Анны Александровой.
– Конечно же, нет, – погрустнел Эрик. – Ты все такая
же, хотя говоришь, что ничего не помнишь… Так вот, после того, как ты вылила
все эти помои мне на голову, ты сказала, что только я могу тебя устроить,
потому что мы чертовски похожи. А для всех твоих дел тебе не хватает
компаньона, подельника, такого же дрянного, как и ты. Что ж, черт возьми,
интуиция у тебя звериная, впрочем, как и все остальное…
– И что?
– Я пошел у тебя на поводу. Я был готов идти за тобой
куда угодно. И ты это знала, потому что ни с одной другой женщиной я не испытал
такого кайфа, ни с одной другой женщиной я не кончал три раза в течение
пятнадцати минут… Ведь я был в тебя влюблен. Но нужно отдать тебе должное,
после этого фантастического траха в подсобке ресторана мы больше ни разу не
были вместе. Но я понимаю, чем ты можешь взять любого мужика, крутая
сексапилка.
– Чем же?
– Мозгами, красотой и темпераментом. Как будто ты
знаешь что-то такое в мужской сути, чего не знает никто. Ты завораживаешь. Ты
как разновидность экзотической болезни, да еще в хронической форме. Я до сих
пор не выздоровел. И до сих пор люблю чернослив…
Я криво усмехнулась. Неужели все это относится ко мне?
Ничего в моей спящей душе не говорило об этом. Но и особого протеста не было.
– Неужели это я?
– Ты, – радостно подтвердил Эрик. – Ты, правда, в моем
бледном изложении…
– Похоже, я была редкостной сукой.
– Именно.
– Фантастической стервой.
– Именно.
– Потаскухой, да к тому же еще циничной.
– Именно-именно!
Что-то сдвинулось во мне, как будто блуждающий айсберг
случайно попал в теплое течение и стал таять. Я поднялась со стула и, подойдя к
Эрику, поцеловала его в лоб.
– Вот-вот, – сказал Эрик, – твой любимый целомудренный
поцелуй, будь он проклят. Теперь-то вспоминаешь?
– Нет. Но не теряю надежды, – я не могла ему не верить,
ведь именно я, по своей инициативе, поцеловала его целомудренным поцелуем. И
именно в лоб, а не в глаза, например. – Что же было дальше?
– Сплошная фантастика. Ты оказалась тертой штучкой. Мы
канали под брата и сестру, тусовались на светских раутах, презентациях и в
продвинутых казино. И это было еще одним поводом, чтобы не спать вместе: ты
сказала, что ненавидишь инцест. И молочному братцу Эрику Моргенштерну пришлось
согласиться. А потом пошло-поехало… Мне доставались дамочки помельче, тебе –
мужички покрупнее. Управляющие банков, президенты компаний, директора фирм. Не
только наших, между прочим. Ты же помнишь, какое время было и сколько
китов-убийц плавало в мутной воде… В общем, все эти хреновы воротилы передавали
тебя из рук в руки. Похоже, ты была чем-то вроде визитной карточки, вопросом
престижа…
– Дорогой собакой или дипломированной гейшей?
– Именно, – Эрик прищурил глаза, – но тебя не очень-то
это устраивало, ты ведь привыкла грести под себя, в хватке тебе нельзя было
отказать. Ты выполняла всякие деликатные поручения…
– Что-то вроде промышленного шпионажа? – поддела я
Эрика.
– Нет;.. Промышленный шпионаж был бы для тебя слишком
скучен, – высказал осторожное предположение Эрик. – Но вот любые другие
рискованные игры… Только ты меня в это не посвящала.
– Тогда что же делал ты, бедный мой Эрик? Если все
партии вела только я?
– Ну-у… Там, где попадались крепкие орешки с
нестандартной сексуальной ориентацией, бросали в бой легкую кавалерию, а
именно: младшего братца, как две капли воды похожего на тебя. Такую же дрянь,
как и ты сама. Такое же орудие шантажа, как и ты сама.
– Шантаж, вот как… Мы вытягивали деньги таким пошлым
образом?
– Ну-у… Теперь вижу, что ты пережила тяжелую болезнь.
Деньги были важной составляющей. Но не главной. Информация, любовь моя, – Эрик
поднял ухоженный палец, – информация!.. У нас было маленькое семейное дельце по
торговле информацией. И грязную работу делала не только ты. Меня тошнило от
богатых педиков, я их ненавижу, я же воинствующий гетеросексуал. Но чего не
сделаешь ради любимого человека. Я тебя имею в виду, Анька.
– Представляю, как ты должен меня ненавидеть!
– Да ты с ума сошла, Анька! Ты мне открыла стольких
людей и такую власть над ними – пусть минутную, но власть… Ты дала мне такой
кайф от ощущения полноты жизни, который я бы никогда не получил, массируя
высохшие груди своих зажиточных старух. За тебя, любовь моя…
…Мы быстро напились. Слишком быстро, чтобы Эрик смог
досказать конец истории, а я – выслушать его. Я смутно помнила, как он отнес
меня в комнату, аккуратно раздел, стараясь не касаться моего тела, и укрыл
одеялом. И хотя мне вдруг захотелось, чтобы он остался со мной, также аккуратно
вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
…Это был первый сон, приснившийся мне за все то время, когда
я пришла в себя. Он состоял из обрывков рассказанного мне Лапицким и Эриком, в
нем я была лишь деталью общего плана фотографий. Погибший майор, погибшая
девушка с короткой стрижкой; смазанные лица людей, которых я никогда не видела;
небесная униформа хирургов, которые делали мне аборт… Легкая пронзительная боль
в низу живота.
От этой фантомной боли я и проснулась. Голова раскалывалась,
в пересохшем горле неслись по песку спутанные шары высохших растений, сердце
неприятно подрагивало. Сон, наполненный застывшими фотографическими
изображениями и сам похожий на фотографию, не принес мне облегчения.
Я резко поднялась. Фотографии. – Конечно же, должны быть
фотографии, связанные с моей прошлой жизнью. Должны быть какие-то материальные
свидетельства, подтверждающие мое существование. В моей комнате ничего, кроме
вещей, не было. Я набросила на себя халат, в который накануне, после ванны,
завернул меня Эрик, и отправилась к нему.
…В комнате Эрика горел маленький ночник. Не выключенный
телевизор мигал белесым экраном. Сам Эрик спал, свернувшись клубком на кушетке.
Большой ребенок, больше ничего не скажешь. Это было так трогательно, что я не
решилась его будить.
Разберусь сама.
Стараясь не шуметь, я начала рыться в коробках. И спустя
пятнадцать минут нашла то, что искала, – несколько маленьких альбомов с
забавными зверюшками на обложках. У всех этих прилизанных кошечек и щенков был
китайский разрез глаз. Стараясь унять дрожь в пальцах, я открыла первый альбом,
заполненный стандартными, уныло-цветными снимками – девять на двенадцать.
