— Да крымовские тоже, подземцы бывшие. Орлы. Водки понаприносили, закуски всякой навалом. Цветы тоже. С юбилеем победы вроде как. Думали, я тут под себя делаюсь, сопли жую, не соображаю ничего, можно веревки из меня вязать. Ага. А цветочки мне эти по самый по корень, я ж тебе говорил. Погнал я их отседова. Штык-нож у меня настоящий, вот так от. Им не только салатики рубить можно.
— А я? — спросил Леший.
— Что ты?
Павел Матвеевич встал, взял папиросы с подоконника. Двигался он легко, уверенно. Возраст и контузия сказывались разве что в выехавшей из брюк рубашке (кстати — белой, праздничной) и листике петрушки, прилипшем к нижней губе, который старик упорно то ли не замечал, то ли просто не придавал значения. Лешего листик этот раздражал, все время лез в глаза, и он никак не решался сказать — вдруг обидится.
— А меня не погоните? — сказал он. — Я ведь тоже про операцию «Семь-девять» спрашивать пришел, про золото…
— А чего это? Ты бы уже не сидел здесь, куковал бы вон на остановке. У нас тут один троллейбус только и ходит, два раза проголодаешься, пока дождешься. Ты ж воевал, да?
— Откуда вы взяли? — встрепенулся Леший. — Крымов сказал?
— Нет. Я и так вижу. Не то что эти бычки совхозные. Ты наш человек, военный. Этот, как его… слово-то нерусское. Афганистан, да?
— Чечня.
— А-а. Только нет у меня для тебя ничего. Старший сержант госбезопасности Первухин, особое подразделение ГУГБ «семьдесят девять», прошу любить и жаловать. Я ж в роте боевого прикрытия был, мы по периметру стояли да охраняли. Первые картографы шли с проходчиками — они до самого нижнего горизонта спустились и там дополнительные тоннели пробивали. Которые для отводу глаз — это так сначала было задумано, — которые для вентиляции, а которые для той самой закладки. Но какой из них на какое дело пойдет — этого они не знали. Уже за проходчиками шла усиленная спецрота управления госбезопасности, одни капитаны да майоры. Эти-то слитки и закладывали, они-то и определяли, куда золото ляжет. И картографы у них другие были, свои, спецовские. Вот так от. А мы, рота прикрытия, в эти дела не вникали…
— Ну, где это было? — терпеливо выспрашивал Леший. — Хотя бы примерно? Откуда заходили, на какую глубину?
Первухин задумался. Лицо его было испещрено морщинами, как печеное яблоко.
— На объект «Х» заходили из туннеля спецметро. Линия номер один. Из Кремля в область, в город подземный, чтобы, значит, на крайний случай товарища Сталина спасать, ну и правительство, генеральный штаб… Вот так от.
Леший кивнул.
— Знаю я эту линию. Ну, а координаты места?
Первухин удивленно хлопнул себя по коленям.
— Ну, ты даешь, молодежь! Да если б кто из нас координатами стал интересоваться, я бы с тобой тут не разговаривал и птичек не кормил! Тогда времена были не шутейные… Прямо перед строем расстреливали!
Он опять задумался.
— Думаю, объект «Х» на территории Кремля расположен. Точнее, под территорией. Или где-то рядом с ним. И еще — спускались туда по очень широкой трубе, метров десять диаметром, по вделанным в стену скобам. А золото опускали лебедкой, троса было метров 100, а то и 150…
Леший повеселел.
— Ну вот, это уже кое-что! И приблизительные координаты, и примерная глубина… Выходит, четвертый уровень?
— Не знаю я этих уровней. Я-то на самый низ и не ходил. Но больше ста метров прошли, в самую гранитную «кость» уперлись. Из-за этого все и получилось. У проходчиков щит был экспериментальный, для твердой породы, какая-то там температура создавалась высокая, любой камень не то что крошился — плавился, с паром уходил. А когда вентиляционные тоннели пробили, воздух холодный затянуло вниз — ноябрь-то морозный был, не то что сейчас. Вот так от. И температурный перепад сделался. От него в одну ночь то ли два, то ли три штрека разом обвалились. Вместе со спецротой, со всем грузом, который при них был.
Павел Матвеевич ожесточенно раздавил выкуренную до мундштука папиросу о дно тарелки.
— Ну, тут, конечно: диверсия, ага! Время было лихое, немец под самой Москвой, разборки короткие. Нескольких шишек институтских, которые щит проектировали и подземные штреки рассчитывали — тех в течение часа к стенке. Хотели проходчиков расстрелять заодно, так руки коротки — все они под землей полегли со всей техникой. Отправили тогда нас, роту прикрытия, разбирать этот камень, спасать что можно. Недельки полторы-две мы там помытарились — гиблое дело, да и сразу было понятно… Потом трупы гнить начали под завалами. Ну и нас тогда наверх, под трибунал всех да по штрафбатам… Вот и вся история.
Птичий шум за балконной дверью утих, словно скворцы тоже внимательно прислушивались к рассказу деда. Первухин быстро глянул на Лешего, сгреб в его тарелку остывшие уже пельмени из миски, наполнил рюмки, толкнул под локоть.
— Ну, чего застыл? За Победу не пили еще. Я в Праге тогда был, там и отпраздновал. А в ночь на 10-е нас на Будеёвице бросили скорым маршем. Вот там я Малиновского видел, командующего фронтом. Своими глазами, вот так от… Вечер уже был, после девяти где-то. Смотрим: перед нами в двух километрах механизированная группа разворачивается. Кто такие — непонятно, то ли наши, то ли немцы. Сигналим ракетницей — не отвечают. Наш полковой командует батарейцам: лупи как есть, там разберемся. И вдруг к штабу черный «хорьх» подкатывает, длинный такой, хищный. Сам маршал Малиновский. Выходит при полном параде, при нем четверо автоматчиков охраны. Орет матерно: отставить огонь, так и так! Полкана нашего чуть не в клочья… А там американцы были, оказывается, на соединение шли… Морские пехотинцы, от так. Весна была на загляденье. Чешские паненки ласковые, что твои кошки. И в тот же день нам амнистия выходит: смыли кровью, значит, искупили перед Родиной грехи наши…
— Подождите, но как это — камень плавился? — вставил наконец Леший. — Это ведь… Атомный проходческий щит, что ли?
— Да откуда я знаю. Не видел ни разу, не трогал, щит этот. Так только, разговоры… Вот через эту болтовню все и развалилось у нас тогда. Там ведь как: никто друг друга не знает, специально так комплектовали роты. И правильно делали. А старшим офицерам еще секретные блокнотики выдавали — гербовые, пронумерованные, чтобы все записи только туда, а потом сдавать в спецчасть. И чтобы в случае какого нарушения могли наверх доложить — прямиком на стол самому Берия. Никто другой не имел права читать. И за каждый использованный листок офицер отчитаться должен был. Вот так от. А все равно ничего путного не вышло. И золото потеряли, и людей, и технику…
— А сколько золота там было?
Павел Матвеевич скривился.
— Кто знает? Говорю же: мы свою службу несли без любопытства. Офицеры из спецроты за нашими спинами шныряли в штреки, закладку делали. Это опять по разговорам — сам-то я не видел. Болтали разное. Но вроде, пять тонн, не меньше.
Пять тонн золота. Леший вдруг прочувствовал это, представил. Пять тысяч килограммовых слитков. Ими можно замостить вот эту дорогу под дедовыми окнами. Поставить друг на друга — получится высоченный столб, раза в два выше этой десятиэтажки. Хотя нет, золото тяжелое, компактное…
