Самым ужасным было то, что черным была обведена и фамилия
Марго.
Я спрятала лицо в ладонях, а потом искоса посмотрела на
Леночку: привалившись к стеклу, девушка спала. Или делала вид, что спит?
Сквозь неплотно прикрытые веки тускло поблескивали зрачки.
Нет, она все-таки спит, количество выпитого виски дает о
себе знать. Стараясь не производить лишнего шума, я тихонько завела “Форд” и
осторожно вывела его на трассу.
Только бы нас не остановили гаишники!..
Из скудных паспортных данных я узнала, что Леночка живет на
Зубовском бульваре, недалеко от АПН, рафинированный район для рафинированного
убийцы. Впрочем, я всеми силами старалась гнать от себя эти мысли – рядом с
безумной можно и самой потерять остатки здравого смысла.
А то, что Леночка серьезно больна, не вызывало у меня
никаких сомнений.
Я даже представить себе не могла, что в такой обжигающей,
такой испепеляющей страсти можно замерзнуть насмерть. Осторожно ведя машину, я
думала о долгих днях, а еще больше – о долгих ночах, которые Леночка проводит в
оглушительном одиночестве. Я думала о том, как изо дня в день она колесит по
Москве в своем шикарном и таком ненужном ей “Форде” и откровенно снимает разных
и таких ненужных ей мужчин.
Потому что единственный мужчина ее жизни никогда не будет ей
принадлежать.
Я думала о том, как она оглушает себя спиртным, как она
оглушает себя потными чужими телами, – только для того, чтобы хотя бы так
отомстить Братны за его полное равнодушие к ней.
Сейчас я вполне могла допустить, что актрис убила Леночка,
что она не остановится ни перед чем, чтобы достать “эту жабу” Марго. Роскошная
стареющая Марго, настоящая женщина, великая актриса, без всяких скидок, без
всяких приставок “экс”, у Леночки нет никаких шансов, она никогда не будет с
Братны, но и не потерпит рядом с ним ни одной женщины.
И эти духи…
Опустив руку с руля, я нащупала флакончик в сумке, достала
его и поднесла к глазам. Их немного претенциозное название переводилось с
французского как “Лабиринт страсти”.
Оно показалось мне пророческим.
Леночка и правда заблудилась в лабиринте своих страстей, а
заблудившись, оставшись в полной темноте, без еды и пищи, с отсыревшими
спичками и в рубашке с короткими рукавами, – сошла с ума. Я успела перевидать
множество страстей, но никогда еще они не возникали передо мной в таком
отталкивающем и вместе с тем абсолютном варианте. Этот абсолют, возможно,
толкнул Леночку на преступление. А ведь Братны ничего не стоило быть хотя бы
чуть-чуть снисходительным к ней: ужин при свечах, ничего не значащий поцелуй,
ничего не значащий акт на белоснежных простынях – Леночка бы сама додумала его,
сама бы наполнила его нежностью и смыслом…
Будь ты проклят, Братны!
Будь ты проклят, Братны, – и я удивилась тому, что сказала
это вслух.
Я так осторожно вела “Форд”, что добралась до Зубовского
бульвара только через час. Найдя дом, я припарковала машину у подъезда. И
только потом коснулась спящей Леночки.
– Просыпайся, мы приехали.
– Что? – Она с трудом приходила в себя, вечерний
променад по Москве не отрезвил ее. – Кто? Почему ты здесь?
– Ты ведь сама меня пригласила, – терпеливо сказала я.
– Голова раскалывается… У тебя водки нет?
– С собой нет, – я была уверена, что дом Леночки забит
спиртным под завязку, – пойдем.
– Да, сейчас. – Она тряхнула головой, пытаясь
собраться.
Уложив все вещи в сумку, я вышла из машины и открыла дверь
со стороны, где сидела Леночка. Она почти вывалилась мне на руки.
– Пойдем домой.
– Сейчас. – Она наконец-то взглянула на меня
осмысленно. – Это ты, Ева? Обычно я нахожу здесь совсем других людей…
Еще бы тебе не находить, наверняка твои случайные мужики
трахают тебя прямо в машине, а потом еще и очищают карманы. Даже странно, что
ты до сих пор жива и ездишь в своем “Форде”.
– А как ты думаешь?
– Почему ты здесь? – снова спросила она.
– Потом объясню.
Наконец мне удалось отлепить ее от сиденья, и мы вместе
побрели к подъезду. Леночка сразу же повесилась на меня – на улице ее снова
развезло.
– Какой этаж? – сжав зубы, спросила я.
– Что?
– На каком этаже ты живешь? Она задумалась.
– На восьмом.
Спустя десять минут я уже раздевала ее в прихожей. Дорогая
дубленка, шикарные сапоги – все это великолепие при ближайшем рассмотрении
оказалось довольно запущенным, – сапоги не чистились по меньшей мере неделю,
дубленка была вымазана краской и покрыта сомнительными пятнами.
Они действительно трахают Леночку в машине, а потом гнусно и
беспорядочно спускают прямо на одежду или на сиденья “Форда”…
– Мне плохо, – едва слышно повторяла Леночка. Я
потащила ее в ванную и заставила проблеваться. Скорее всего она ела из рук вон
или вообще не ела: ее вырвало желчью. Потом я раздела ее и усадила в джакузи.
Несколько раз поменяв воду, я оставила Леночку греться и отправилась изучать
квартиру.
…Когда-то это была преуспевающая квартира преуспевающего
человека: евростандарт, отличная мебель, широкая кровать, несколько очень
хороших картин, неплохая библиотека, иранский ковер ручной работы и неуловимый
победительный запах молодой женщины. Сейчас же все это потускнело, превратилось
в свалку: обрывки тканей, обрывки газет, из которых Леночка нетерпеливо
вырезала статьи о Братны, валяющиеся бутылки из-под дорогого и дешевого
спиртного, грязные тарелки, раскрытая пасть гардероба, набитого вещами, ворох
тряпок на всех стульях и на полу, смятые несвежие простыни, заляпанные пятнами
спермы…
Я смела с кровати грязное белье, нашла в шкафу чистый
комплект и перестелила постель. Всем остальным можно будет заняться позже…
Я вернулась в ванную и застала Леночку скорчившейся в углу
ее роскошной голубой джакузи. Сжав пальцами виски, они тихонько постанывала.
– Пойдем, тебе нужно поспать. Леночка подняла голову и
уставилась на меня невидящими глазами.
– Я больше не могу, – тихо и совершенно трезво сказала
она, – я больше не могу с этим жить. Я схожу с ума…
– Все будет в порядке. – Неужели это я произношу
стертые, ничего не значащие слова?
– Уже ничего не будет в порядке. Слишком поздно.
Слишком поздно для чего?
– Я хотела их смерти. Я понимала, что это безумие. Но я
хотела их смерти так же страстно, как я хотела Анджея… Я не выносила никого
рядом с ним. И сейчас не выношу.
Собственный тихий голос, казалось, успокаивал, завораживал
ее, придавал уверенности. Она взяла в руки тонкий гибкий шланг от душа и
направила струю себе в лицо. Скрытое струями воды, лицо Леночки снова
показалось мне красивым, таким же красивым, осмысленным и одухотворенным, каким
я увидела его первый раз. “Братны ненавидит красивых женщин, он отказывает им в
праве на существование”, – неожиданно вспомнила я то, что мне говорили о
Братны.
