От этой мысли мне стало весело. Пора возвращаться к
покинутому Митяю:
– И что же ты думал?
– Я думал… Мы лучше поймем друг друга.
– Зачем?
– Я же говорил. Ты ужасно мне интересна…
– Только и всего? Я думала, ты предложишь мне что-то
более оригинальное.
– Я не могу предложить тебе ничего оригинального. Я сам
неоригинален.
Что правда, то правда, Митяй. И я снова коснулась его волос:
– Это тебя не портит.
– Я просто хочу понять, кто ты? – Он действительно
старался понять – и не мог.
* * *
– ..Ну а теперь расскажи мне, кто я?
– Ты? Ты воришка. Ты украла кошелек, я сам это видел…
Что еще ты крадешь? Машины, мотороллеры, побрякушки в Алмазном фонде, апельсины
с лотка… Нужно проверить дом. – Он смеется и целует меня в грудь, в несколько
шрамов под ключицами, оставшихся от той части жизни, которую я так страстно
хотела забыть.
– Это неполный список. Может быть, придумаешь
что-нибудь еще? – Я смеюсь и целую его в переносицу.
– Я не знаю… Картины, премьер-министров, фирменные
бокалы в кабаке, кодовые замки…
– Почему кодовые замки?
– У нас в подъезде все время пропадают кодовые замки.
Еще можно стянуть миндальное пирожное в булочной и сожрать его, пока стоишь в
очереди… Я сам это проделывал в детстве.
– Ты?!
– Однажды меня поймали и оттягали за ухо.
– И с тех пор…
– С тех пор я берегу уши.
– Ты поэт, кто бы мог подумать… Это мысли приходят тебе
в голову, когда ты бегаешь пятнадцать километров?
– Нет, когда я отжимаюсь…
– Я даже не представляю, что еще можно украсть…
– Все. Украсть можно все. – Неужели это говорю я?
Неужели это я лежу сейчас на ковре, едва застеленном смятой темной простынью,
он любит темное белье, он говорил мне об этом…
– Да. Я могу себе это представить. Ты не уйдешь?
– Куда же я пойду ночью? Главное, не заснуть с
сигаретой, иначе я сожгу твой дом.
– Я не дам тебе заснуть…
Он целует меня, и все начинается сначала. Мне кажется, что я
знала его тело всегда, я как будто вернулась домой после двадцатилетнего
отсутствия и нашла все вещи на своих местах: те же надраенные до блеска,
лоснящиеся от пота ключицы в углу кухни; тот же плоский живот на полу в
гостиной; тот же подбородок в золоченой рамке на каминной полке… Жесткий
подбородок с уже пробивающейся щетиной – он так ждал, так хотел меня, – ему
даже в голову не пришло побриться… Если я близко подойду к камину – в этом доме
его тела, который я знаю тысячу лет, – я сожгу себе ресницы, я обязательно
сожгу себе ресницы… Они никогда не были особенно длинными, они никогда не были
особенно короткими, но это единственное, что еще не сожжено, – ведь вся моя
душа выгорела дотла. Я никогда, никогда не скажу об этом милому мальчику,
неожиданно страстному мальчику, сколько бы ни длилась наша ночь – день, два,
пять… И даже если она закончится через десять минут, я все равно ничего не
скажу. Но он и не будет слушать, он ничего не слышит и сейчас, слепоглухонемой
от страсти, уничтоженный собственным, хорошо натренированным телом.
Никто и никогда не брал меня так, как он, споткнувшись в
самом начале невинной фразы: “Я просто сентиментальный дурак, я рыдал, когда
Сидни Марш погорел на допинг-контроле…”, так и не повернув ключ в замке; я не
знаю, что со мной происходит, Ева, я ничего не могу объяснить себе, но все это
время ты искушаешь меня, своим именем, своими сигаретами, своим лицом, я не
могу рассмотреть его, как бы ни пытался, всем тем, как ты в грош меня не
ставишь; все, что ты делаешь, – не правильно, все, что ты делаешь, – из рук
вон, ты стряхиваешь пепел во что угодно, ты прокурила мне всю квартиру, ты
вечно оставляешь зубную пасту открытой, ты ешь мясо руками, вытаскиваешь его из
сковородки и ешь; ты, должно быть, вытираешь губы занавеской, ты даже не
красишься, тебе наплевать на это – почему тебе на это наплевать? Тебе ничего не
стоит назвать себя шлюхой, ты никогда не протираешь пол в ванной после душа,
вечно там лужи стоят, можно я тебя потрогаю?
Можно я потрогаю тебя?
Можно?., что за идиотская привычка надевать свитер на голое
тело, ты даже лифчиков не носишь, не нужно ничего говорить, пожалуйста, не
прогоняй меня, я так давно этого хотел, не прогоняй меня, не прогоняй меня…
Мы даже не добрались до комнаты, мы даже толком не
разделись, сложнее всего было с ботинками, страсть – его, моя (неужели – моя?!)
не оставляла никакого времени на шнурки, мы путались в вещах, мы путались в
телах, мы путались друг в друге, мы хотели привыкнуть друг к Другу, мы хотели
бегло осмотреть поле боя и оставить себе время на изучение деталей. Общая
картина, госпитализация, история болезни, анамнез, диагноз: “я хочу тебя, Боже
мой, как я тебя хочу” – “нет, – это я хочу тебя” – “нет-нет, это я хочу тебя, я
сказал об этом первый…”.
Это было самое начало, неутоленное начало, он продолжает
хотеть меня, когда расшнуровывает ботинки – мои и свои собственные; он
продолжает хотеть меня, когда яростно растаскивает тренажеры по углам, –
никакого порядка, никакой симметрии; когда бросает простыню на ковер… Он
продолжает хотеть меня, а я продолжаю хотеть его…
– Иди сюда, Ева, иди ко мне, я хочу любить тебя… Я
никогда и ничего так не хотел…
– Только никаких записей в еженедельнике.
– Никаких записей… С тобой у меня просто не будет на
них времени… Иди сюда…
…И я иду к нему, я иду к нему только для того, чтобы он сам
вошел в меня, чтобы он входил в меня снова.
Он устает первым – мужчина и должен уставать первым, он
просит пощады, но только для того, чтобы получше рассмотреть меня:
– Какая ты красивая…. Почему же я раньше этого не
замечал? Я могу смотреть на тебя очень долго.
– Как долго?
– Не знаю. Я ничего не знаю… Ты останешься со мной?
– Остаться с тобой? У тебя же есть девушка.
– Да, теперь у меня есть девушка. Моя девушка – это ты…
Только молчи, пожалуйста, ничего не говори.
– Я должна сказать что-то, что тебе не понравится?
– Я даже знаю – что. Нам было замечательно вдвоем, но
это еще не повод…
Я обнимаю его, мельком подумав о том, каким же совершенным
может быть человеческое тело:
– Нам было замечательно вдвоем. И это повод…
– Ты правда так думаешь?
– Да…
Я действительно так думаю, его тело может быть разным, оно
дразнит и утешает одновременно, в нем можно спрятаться, в нем можно переждать
сильный дождь; сейчас оно полно запахов и звуков, оно завораживает меня. Я так
устала, я так долго была одна. Я больше никого не предам.
