Я перевернула открытку и прочла надпись.
Буквы поплыли передо мной, но я заставила их сложиться в
слова и произнесла их вслух:
– “КЛЮЧИ ОТ КЕНИГСБЕРГА”, в роли Шурочки – Т.
Александрова”.
Т. Александрова. Вот и надгробный камень, вот и эпитафия.
Я точно помнила, что этой фотографии не было здесь в ночь
убийства. Не было никаких фотографий и в сумочке Александровой. Кто оставил ее
здесь и почему?
Кто и почему? Или это циничная шутка Андрея Юрьевича,
который хотя бы таким образом решил застолбить место убийства? Ни о ком другом
я думать не хотела. Ни о ком другом, у кого могла сохраниться эта фотография –
слишком редкая, слишком забытая, слишком не нужная никому теперь.
– Долго еще будем здесь торчать? – Голос Митяя вернул
меня к действительности.
– Уже уходим, – срывающимся шепотом сказала я.
Фотография жгла мне руки, я по-настоящему испугалась ее, испугалась настолько,
что не решилась взять ее с собой. Водрузив ее на место, я почти бежала из
гримерки. Сердце мое колотилось, оно выбивало ритм, понятный только мне: все не
закончится так просто, все не закончится так просто, все не закончится так
просто…
* * *
…Фаина Францевна Бергман оказалась настоящей дьяволицей – за
смену она успела измотать группу, навязать ей свою собственную тактику. В
словах Анджея оказалось даже больше правды, чем я думала, – концепция фильма
стремительно менялась. Старуха с упоением играла вероломство и тонкий расчет; в
ее кажущейся слабости было столько силы и коварства, что героя Володи Чернышева
оставалось только прижать к груди и пожалеть.
Бергман действительно знала сценарий наизусть, до последней
реплики последнего персонажа; она принесла с собой четкий и продуманный рисунок
роли: такой продуманный, что он иногда казался блестящей импровизацией.
Такого вдохновения никто в съемочной группе еще не
испытывал: не часто приходится снимать зло в концентрированном виде, оставаясь
при этом в полной безопасности, под защитой юпитеров, светофильтров и жужжащей
камеры.
Об Александровой больше никто не вспоминал, она казалась
теперь пробным шаром, жалким подобием первой платонической любви, которую
напрочь смывает первый, упоительно-бесстыдный опыт ночи с дешевой проституткой.
Братны два раза за смену менял рубашки – они насквозь
промокали от пота. Таким я не видела его еще ни разу: он потел от блестяще
складывающейся съемки, как любой мужик потеет во время акта; впрочем, это и был
любовный акт со всеми его составляющими: ласками, сначала робкими, а потом
яростными; сдерживаемой страстью, несдерживаемой страстью и обязательным бурным
финалом.
В коротком перерыве появился Кравчук с робким молодым
очкариком, типичной канцелярской крысой по виду Канцелярская крыса оказалась сотрудником
районного отделения милиции по месту жительства пропавшей Александровой, куда
Андрей Юрьевич оперативно подал заявление об исчезновении актрисы – никаких
родственников у нее не было.
Юная крыса была раздавлена происходящим: она впервые была на
“Мосфильме”, она впервые видела настоящие съемки и даже успела поведать
Кравчуку, что в детстве мечтала быть звукооператором на студии
научно-популярных фильмов. Именно звукооператором и именно – на студии
научно-популярных фильмов. Прихотливость такого выбора крыса объяснить так и не
смогла и потому ограничилась скучным исполнением скучных профессиональных
обязанностей: кто, когда и как, где и в каком состоянии видел актрису в
последний раз. В основном его интересовало здоровье пропавшей, от этих старых
актрис только головная боль, как я вас понимаю, господа кинематографисты… Все
синхронно и великодушно втолковали ему, что Александрова в последний день
съемок была утомлена, что съемки пришлось отменить, а старуху на директорской
машине отвезти домой. Оказалось, крыса успела побеседовать с вахтершей,
дежурившей той ночью, и она подтвердила, что Александрова в сопровождении
Кравчука и шофера отправилась домой в районе пяти часов утра, выглядела не
очень хорошо, хотя и перекинулась с вахтершей парой слов.
Кравчук действительно подстраховался, он блестяще закрыл
Братны и защитил фильм от возможных неприятностей, я и сама была готова
малодушно поверить, что дело со старухой обстояло именно так, что не было
никакого трупа, ведь и вахтерша говорит то же самое… Но как, черт возьми, как
он сумел это сделать?..
Покончив с формальностями, крыса осталась на площадке, и с
ней тотчас же произошел прискорбный инцидент. К ней, робко жавшейся в уголке
павильона и с упоением взирающей на таинство кино, подошли Вован Трапезников и
ассистент по съемочной технике Садыков. Оба тотчас же стали задирать очкастого
опера, особенно преуспел в этом шпанистый Садыков, который ненавидел чужаков на
съемочной площадке.
– Вован, ты только посмотри, – громко обратился он к
Трапезникову, – какие у нас тут посетители застенчивые, к стенке жмутся, а
потом экспонометры пропадают. И трансфокаторы. И рельсы для тележки, между
прочим!
– Застенчивый, говоришь? Застенчивый – все равно что
робкий, – наставительно сказал Трапезников. – Робкий – все равно что несмелый,
несмелый – все равно что трус, трус – все равно что дезертир, дезертир – все
равно что мародер, мародер – все равно что преступник, преступник – все равно
что уголовник. Значит – наш человек. А наших людей обижать нельзя. Так что
отстань от Человека, а лучше – угости его косячком…
– Надо же! – восхитился классификации Вована Садыков. –
И откуда ты только это взял?
– В книжке прочел.
– В какой?
– Серия “Библиотечка “Крокодила”, понял?
Крыса пропустила мимо ушей и издевательства Вована, и пассаж
о косячке и даже попыталась строить глазки Даше Костромеевой. А спустя полчаса
была выдавлена с площадки безжалостным Кравчуком: “Извините, наш режиссер не
любит посторонних в павильоне во время съемок…” – “Да-да, я понимаю, простите,
пожалуйста, как только что-нибудь выяснится, мы обязательно вам сообщим. Но
лучше, конечно, со временем подать в федеральный розыск…"
Напоследок подружка главного героя Даша Костромеева
улыбнулась молодому оперу улыбкой Татьяны Александровой с фотографии
пятидесятилетней давности, губки сердечком, мечта курсантов Высшей школы
милиции и разведенных сотрудников РУОПов. Но ведь кто-то же оставил фотографию
в гримерке?.. Нужно обязательно спросить о ней Кравчука… Если он вообще захочет
говорить со мной на эту тему.
…Последние формальности с Александровой были улажены, ее
судьба не волновала больше никого, кроме сердобольной Ирэн, вообще склонной к
абстрактному гуманизму; теперь об Александровой можно было благополучно забыть
– в фильме появилась новая звезда.
И в честь новой звезды в конце смены была устроена
грандиозная попойка.
Не пили только трое: Братны, Кравчук и Митяй. Даже Фаина
Францевна опрокинула несколько стопок, предварив их витиеватым тостом во славу
киноискусства вообще и гениального режиссера Анджея Братны, – грубая лесть
сошла ей с рук и была встречена нестройными аплодисментами и лихим посвистом.
“Вы такие славные, такие молодые, я и сама чувствую себя рядом с вами
помолодевшей, вы такие талантливые, такие красивые”, – вдохновенно врала старуха,
по очереди обводя глазами распаренные от выпитой водки, сомнительные рожи
членов съемочной группы.
