– По-моему, ты в него втюрилась, – кратко резюмировал
он, когда я закончила свою сагу о первом дне пребывания на “Мосфильме”, –
придется его удавить…
– Давай не будем этого делать, лучше отдадим Братны на
растерзание мировому кинематографу. Хочешь, я тебе почитаю?
– С сегодняшнего дня никаких детективов, – вкусы Серьги
заметно эволюционировали, – только Дейл Карнеги и Эрик Берн. “Игры, в которые
играют люди”… Мне Гошка сегодня принес, чтобы я не расслаблялся.
…На второй странице скучнейшего Карнеги Серьга благополучно
отрубился: всем психологическим экзерсисам он предпочитал здоровый сон. Передо
мной замаячил призрак еще одной бессонной ночи, но теперь я не боялась его.
Слишком сильны были впечатления, слишком кардинально изменилась моя жизнь. Да и
потом – мне было чем заняться: папка со сценарием “Забыть Монтсеррат” лежала
рядом с моей кроватью. К завтрашним пробам я должна быть во всеоружии.
Семьдесят страниц текста, стандартный объем, при желании его можно прочесть за
час. Когда-то я и сама занималась сценариями, наши с Иваном первые опусы
похоронены где-то на кафедре кинодраматургии ВГИКа… Наши преуспевшие в
соцреализме мастера натаскивали нас на ремесло, как фокстерьеров на лисиц:
никаких авторских поллюций – только завязка, кульминация, развязка. Интересно,
что могла написать воинствующая непрофессионалка Ксения Новотоцкая?..
…Вместо часа я просидела над сценарием всю ночь. Нельзя
сказать, что он поразил меня, скорее – оставил чувство смутного беспокойства и
смутной зависти. Это была странная история взаимоотношений очень старой женщины
и очень молодого человека. И очень старых вещей, окружавших женщину. Очень
старых и очень ценных. (В этой роли я моментально увидела горы антиквариата,
которые Братны выманил у бедных московских старух. Во главе колонны шел,
конечно же, Тулуз-Лотрек.) Молодой человек, изобретательно втершийся в доверие
к старухе, потихоньку освобождал ее от ценностей – самым примитивным, самым
бессовестным образом. Лишенная вещей старуха лишилась и прошлого: теперь ей не
для чего было жить. После тихой смерти героини веши вдруг начали мстить за
хозяйку – каждая из них привела за собой целый ряд сюжетных поворотов,
превративших сытенькую жизнь молодого человека в кромешный ад. Здесь
заканчивалась нравоучительная мелодрама и начинался триллер. Размашистый,
динамичный, эстетски кровавый и не лишенный философской подоплеки. Все
написанное могло послужить основой для очень кассового фильма, если бы… Если бы
я не знала возможностей Анджея Братны. Только он один может сделать из этого
настоящий шедевр, заполнить пространство кадра воздухом и заставить играть
задний план. Только он один может вложить в частную полукриминальную историю
ответы на глобальные вопросы человеческого бытия.
Название сценарию дала пластинка Монтсеррат Кабалье, которую
слушала старуха перед тем, как умереть.
* * *
– ..Ознакомилась? – спросил меня Братны на следующее
утро, когда я вернула ему сценарий.
– Да.
– Вот и отлично. – Он даже не поинтересовался моим
мнением о качестве написанного, еще бы, много чести – искать у мелких сошек
подтверждение своей гениальности. – Впрягайся в работу. Нас ждут великие дела.
И я впряглась в работу. Хотя работой участие в проекте
Братны можно было назвать лишь с большой долей условности. Скорее это было
похоже на большое приключение, фильм в фильме, где каждый участник съемочной
группы был колоритным, не лишенным изюминки персонажем. Я ни с кем
по-настоящему не сблизилась, за исключением дяди Федора: мы были последними
патронами в обойме, ассистентами ассистентов, и, по определению, должны были
держаться вместе. Дядя Федор рассказал мне много любопытного о каждом из киношников:
это были только его умозаключения, которые не мешало бы подкрепить моими
собственными. Собственные аналитические построения – этим я и занималась весь
остаток подготовительного периода: до начала съемок оставалась ровно неделя.
Съемочная группа фильма “Забыть Монтсеррат” была самой
странной группой за всю мою недолгую историю пребывания на “Мосфильме”, во
всяком случае, так казалось на первый взгляд. Все это время меня не покидало
ощущение, что случайный выбор непрофессионалов не был таким уж случайным, что,
помимо подготовки к съемкам, существует еще один, скрытый от посторонних глаз,
род деятельности.
Мой уставший от долгого безделья и апатии мозг с энтузиазмом
включился в сортировку и отбор данных по каждому из персонажей – маленькая,
ничем не приметная должность располагала к этому. Самыми безобидными казались
собственно киношники – главный оператор Серега Волошко и главный художник
Володя Трапезников, в просторечии Вован. Пятидесятилетний Вован был
колоритнейшей личностью: он закончил Академию художеств, начинал как
авангардист, потом ударился в православие и даже получил благословение
митрополита на занятия иконописью. Но вся православная эпопея закончилась тем,
что Вован умыкнул в одном из монастырей пару икон семнадцатого века. Иконы
благополучно уплыли за рубеж, простодушный Вован был предан анафеме и, спасаясь
от уголовного преследования, уехал в Самарканд. Там он занимался реставрацией
комплекса Эль-Регистан и мавзолея Гур-Эмир. Он уже не мыслил себя вне
какой-либо религии и там же, в Самарканде, принял ислам. Соблюдение всех
предписаний ислама, в том числе и пятикратного ежедневного намаза, не помешало,
однако, Вовану проявить свои незаурядные способности: он исподтишка
приторговывал специально обработанными костями животных, выдавая их за мощи
Тимура. Доверчивые иностранные туристы охотно покупали их по баснословной цене,
и за короткое время Вован сколотил неплохое состояние, не забывая при этом о
“закате” – налоге на имущество и доходы в пользу мусульманской общины: Вован
искренне старался задобрить Аллаха. Но и здесь Трапезникова ждала неудача –
афера с мощами вскрылась, и Вован едва унес ноги из Узбекистана. Следующим
этапом был буддизм (Вован прыгал по мировым религиям, как по женским постелям).
На некоторое время Трапезников обосновался в Индии, в месте просветления Будды,
– Южном Бихаре. Потом были Горакхпур (Кушинагара, место ухода Будды из мира) и
Лумбини (место его рождения в Непале). После нескольких лет
самосовершенствования неофиту Трапезникову удалось достигнуть второго уровня учения
Будды. Но на подступах к третьему уровню на горизонте художника-буддиста
появилась смазливая исполнительница народных танцев из народности “кота”. С ней
Трапезников пустился во все тяжкие и, пока танцовщица выступала на делийских
базарах, крал кошельки в толпе. В Индии Вован подцепил страсть к опиуму,
лихорадку и еще целый букет экзотических болезней и спустя пять лет вернулся на
родину совершенно разбитым старым человеком. Увлечение религией не прошло даром
– теперь его религией стала опиумная трубка. Он экспериментировал с различными
наркотиками растительного происхождения, добиваясь совершенно неожиданных
психоделических эффектов. В состоянии легкого наркотического опьянения он
пребывал все время, под воздействием опиума делались раскадровки к фильму.
Вован писал только пастелью, масло он считал слишком тяжелым материалом для
творчества. Его безумные опиумные работы вдохновляли Братны, он считал
Трапезникова великим художником и великим генератором идей. Даже на площадке
рядом с Вованом толклись небритые таджики (они привозили Трапезникову анашу),
сомнительные афганцы (они привозили Трапезникову героин) и вежливые индусы
(индусы отвечали за опий-сырец). Иногда распоясавшийся Вован требовал “марочку”
с ЛСД, – для этого случая предусмотрительным Братны были заготовлены
респектабельные голландцы.
