Катя втолкнула его в комнату, захлопнула дверь, прижалась к
ней, заложив руки за спину. Ее голос подрагивал от сдерживаемого смеха:
— Пашка, что с тобой? Не узнать… Как школьники на
танцах, честное слово…
— Ага, — сказал он, всей пятерней раздергивая узел
галстука. — Значит, вы, мадам, именно так и вели себя на танцах? Интересно
услышать…
— Ну что ты к словам цепляешься? Я имею в виду, как…
— Иди сюда, — выговорил он, задыхаясь.
— Неа, — мотнула головой Катя. — Ты меня
будешь совращать, а я девушка застенчивая, благовоспитанная и где-то даже
невинная…
— А где конкретно? Здесь? Здесь?
Она пискнула, забарахталась, но Петр уже не мог играть —
притянул, целовал, пока она не стала задыхаться, не сразу справился с
незнакомой застежкой шелковых брюк, но она помогла, выгибаясь и постанывая,
сама сбросила остальное, белоснежной тенью скользнула в полумраке, отвернула
покрывало на низкой кровати.
На сей раз он не оскандалился, был неутомим и ласков. Делал
все, что позволяла Катя, а позволяла она все. Когда схлынула буря, они любили
друг друга неспешно, до боли крепко, бледная полоса лунного света косо
наползала через комнату, пока не залила их с ног до головы призрачным
свечением. Они не оторвались друг от друга. Почему-то было очень важно
неотрывно смотреть в ее запрокинутое лицо — словно это не позволяло миражу
растаять. Он понимал, что женщина в его объятиях — не мираж и не морок, но все
равно боялся проснуться…
Отставной подполковник Савельев, актер в диковинном театре,
самозванец и подменыш, был опустошенно счастлив. Не было тревог и печалей, не
было неуверенности, в его объятиях, тесно прижавшись, лежала женщина его мечты,
столь же усталая и довольная. Даже в мыслях считать ее чужой он уже не мог. Это
была его женщина, за которую он собирался драться со всем белым светом — и с
черным тоже…
— Интересные дела, — сказала Катя, щекоча ему щеку
длинными ресницами, не шевелясь. — На старости лет быть соблазненной
собственным мужем по классическим канонам — от поцелуев под елочкой до постели
в чужом доме…
— Жалеешь?
— Ни капельки, — она потерлась щекой о его
щеку. — Почаще бы так… Пашка, ты не рассердишься?
— Смотря на что.
— А если я скажу жуткую глупость?
— Тогда не рассержусь.
— Мне иногда кажется, что тебя подменили. Совсем другой
стал.
— Это плохо? — спросил он, впервые за весь день
тревожно напрягшись.
— Наоборот, глупый… Такой мне гораздо больше по душе.
— Правда?
— Чистейшая. Правда, только правда и ничего, кроме
правды… Паша… А всему этому — и правда конец?
— Честное слово, — сказал он сдавленным
голосом. — Поиграли — и будет. Считай, на меня нашло затмение. С каждым
может случиться. А потом все кончилось. Прошло наваждение.
— Ох, как верить хочется… — сказала она с надеждой,
заставившей сердце бедняги подполковника заколотиться чаще. — Знал бы ты,
как мне все это осточертело…
— Катенька, — сказал он тихо. — Не знаю, чем
уж тебе и клясться, только все будет по-новому.
— Знать бы только, что наваждение не вернется…
— Не надо, милая, — сказал он, почувствовав в ее
голосе тревогу. — Ты уж мне поверь.
— Только подумать, что для этого потребовалась
всего-навсего дурацкая авария…
— Никогда не знаешь наперед, что потребуется, —
сказал он рассудительно.
— Если помнишь Библию, с одним парнем кое-что и
случилось по пути в Дамаск — тоже, знаешь ли, совершенно внезапно, все, в том
числе и он сам, вряд ли могли угадать заранее…
— Ты как хочешь, а я завтра свечку поставлю, —
серьезно сказала Катя. — Чтобы уж — наверняка…
Глава 9
Коррида
Он проснулся в превосходнейшем настроении — спал без задних
ног, не слышал, когда проснулась и ушла Катя. Все недавние воспоминания
моментально нахлынули, и Петр ощутил себя столь счастливым, что даже испугался
чуточку. Нехорошо, когда вокруг так хорошо…
Из суеверия даже хотелось какой-нибудь мелкой неприятности.
Поборов это чувство, он встал, побрился в ванной до зеркального блеска, принял
душ и вразвалочку пошел по широкому коридору, бодрый, свежий, окрыленный. Он
понятия не имел, какие звуки издают цимбалы, кимвалы и тимпаны, но было
подозрение, что в душе звучат именно они.
Бультерьер Реджи, стервец, опять принялся на него ворчать из
своего закутка.
— Остынь, мышь белая, — благодушно посоветовал
Петр и спокойно прошел мимо.
Дверь в Надину комнату была приоткрыта. Юная «падчерица» —
если быть точным, неродная племянница — восседала перед компьютером с
мерцавшими на экране строками и, судя по движениям локтей, по звукам, изволила
завтракать прямо на рабочем месте.
Его переполняла любовь ко всему окружающему человечеству и
невероятное благодушие. Хотелось шутить, каламбурить и острить. Недолго думая,
вошел в комнату, легонько сжал ладонями худенькие плечи и весело сообщил:
— Говорят, читать за едой…
Все остальное застряло в глотке — Наденька взмыла, как
подброшенная пружиной, тарелка отлетела в сторону, шмякнулись на ковер
недоеденные макароны под красным соусом. В следующий миг тяжелая и острая
антикварная вилка замаячила зубцами у самого носа Петра.
Он поразился, увидев лицо девчонки, искаженное нешуточной
яростью. Могла бы убивать взглядом — убила бы. Не благонравное дите из богатого
дома, а сущая мисс фурия…
— Эй, эй! — растерянно прикрикнул он, отступив к
стене. — Это что за коррида? Я же не бык в конце концов… Ты меня ни с кем
не перепутала?
Еще какое-то время она стояла, держа вилку на уровне его
глаз. Потом, слава тебе, господи, немного опамятовалась, отступила, но руку
опускала так медленно, словно не решила еще окончательно: отказаться от
задуманного предприятия или все же воткнуть в него тяжеленный серебряный
трезубец. На всякий случай Петр быстренько прикинул, как эту вилку у нее
выбить, если решит продолжать корриду. Стоял не шевелясь, чтобы ненароком не
спровоцировать новый врыв, может, это от компьютера? Гипноз от неведомого
вируса? Бульварные газеты писали о чем-то подобном…
Ну, кажется, совсем опамятовалась, бросила вилку на с гол,
на кучу каких-то распечаток. Петр осторожно сказал:
— Слушай, прелестное дитя, можно мне осведомиться, что
это на тебя нашло? Книжек про вампиров с утра начиталась? Я бы еще понял, будь
у нас ночь на дворе, но белым днем-то чего пугаться?
Надя смотрела с непонятным выражением. Он отчетливо ощущал,
что контакт никак не налаживается. И ощущал распиравшую ее ярость — очень
похоже, обращенную именно на него…
