– Для меня это очень серьезно, ты понимаешь…
– Хочешь сказать, что я снимаю тебя, как последняя
шлюха?
– Нет, нет…
– Почему же нет, если да? Мне плевать, как это выглядит
со стороны.
– Мне тоже. Но я не хочу, чтобы ты потом жалела…
– Жалела о чем? О том, что трахнулась с тобой? – грубо
сказала я, подстегивая его.
– Я прошу тебя….
– По-моему, это я прошу тебя последние пятнадцать
минут. Ты не хочешь переспать со мной? Наверху, в рубке, ты был более поэтичен.
– Я не хочу переспать с тобой, – сказал он, не отводя
взгляда от моей груди. Ноздри его нервно подрагивали.
Вот и все. Господи, как глупо это выглядит. Как глупо
выгляжу я сама… Как глупо выглядит моя чертова рубашка, которая лежит сейчас
передо мной. Я даже не знала, что сказать Антону.
– Понятно. Сцена соблазнения не удалась.
– Нет. Ты не поняла… – Он вдруг придвинулся ко мне, и
только сейчас я почувствовала тот огонь, который гудел в нем: так гудят сухие
сосновые дрова за заслонкой печи, так гудит ветер в старом дымоходе, так гудят
корабли на рейдах. – Ты не поняла…
Я была близка к обмороку.
– Отчего же не поняла?
– Я не хочу переспать с тобой. Я хочу любить тебя…
– Прости… Я тоже… Я тоже хочу любить тебя.
И тогда он не выдержал. Он коснулся робкими руками моих
голых бесстыжих плеч, которые так грубо пытались соблазнить его. Он придвинулся
ко мне еще ближе, он оказался совсем рядом. И я почувствовала, что тоже не
просто хочу его… Я хочу его любить, будь все проклято… И сейчас я сделаю этот
шаг. Я стащу с него свитер, я расстегну пуговицы на его рубашке одну за другой,
как только что проделала со своими. Я обнажу ему грудь и увижу там… то, чего не
хотела бы видеть никогда.
– Подожди, – сказала я ему, хотя он и так ждал, он
сидел смирно, и даже его волосы, обычно взъерошенные, улеглись. Он закрыл
глаза, и мне стало легче. Мне было легче не отражаться в них. Я аккуратно
расстегнула пуговицы, не пропустив ни одной. И, уже не сдерживаясь, распахнула
рубаху.
И ничего не увидела.
Его грудь была абсолютно чистой. Ни родимого пятна, ни
татуировки в виде черепахи. Его грудь была восхитительно чистой, девственно
чистой, я и подумать не могла, что его тело, которое казалось неуклюжим, будет
таким подтянутым. Сильный, выпуклый рельеф, неожиданно темные маленькие соски –
и чистая грудь.
Никакой татуировки.
Я вдруг поняла, как близко подошла к краю пропасти. Я вдруг
поняла, в какой угол чуть не загнала себя, в какую клетку. Я не увидела того,
чего ожидала, – и испытала вдруг такое счастье, что не выдержала и
расплакалась.
Никогда еще я не плакала так сладко. Я прижималась к груди
Антона… Он не предал меня, он оказался тем, кто был так нужен, так необходим
мне. Я не могла остановиться – и плакала, плакала, плакала… Он не знал, что
делать с моими слезами, он никак не мог объяснить их – и потому только молча
сжимал мои плечи.
– Ну, успокойся… Все хорошо, все хорошо… Я с тобой, я
тебя не оставлю, успокойся, пожалуйста, девочка, я прошу тебя… Прошу…
– Все в порядке. – Я наконец-то оторвалась от его
груди, хотя делать это мне хотелось меньше всего.
– Что с тобой? Господи, о чем я спрашиваю… Конечно же,
я все понимаю, этот непрекращающийся кошмар вокруг… Но я рядом, слышишь. Ты со
мной, и ничего страшного больше не случится.
– Да, да…
– Не плачь, ты разрываешь мне сердце.
– Все… Все в порядке. Я больше не плачу.
Я действительно перестала плакать и отстранилась от него. Он
с трудом выпустил меня из своих объятий. Но выпустил. Он был деликатен. Даже
слишком деликатен, подумала я грустно.
– Поцелуй меня, пожалуйста, – попросила я и закрыла
глаза.
Его поцелуй был нежен. Так нежно меня еще никто не целовал.
Если сейчас я потеряю сознание… Но я не потеряла сознания. И с сожалением
оторвалась от его губ. И снова он не настаивал. Как жаль, что он не настаивал.
Я взяла свою рубашку и молча оделась. Он не сказал ни слова. И только когда я
застегнулась под самый подбородок, разжал губы.
– У меня сердце разрывается, – сказал он.
– У меня тоже.
– Поэтому… – Он не договорил, но я чувствовала, что он
хотел сказать: поэтому ты не разрешаешь мне коснуться тебя, войти в тебя,
остаться в тебе… Это было правдой и не правдой одновременно. Я должна, я
обязана все ему рассказать. Я слишком устала хранить все это в себе.
– И поэтому. Но не только. Я должна кое-что тебе
рассказать.
– Мне все равно. Что бы ты ни рассказала о себе. –
Конечно же, этот милый увалень пошел по самому избитому мужскому пути. – Я не
буду любить тебя меньше.
– Ты говоришь о любви?
– Да. Только об этом имеет смысл говорить.
– Я хочу быть с тобой. Но быть. Быть во всех смыслах.
Не только спать, ты понимаешь? – Господи, неужели я говорю все это?..
– Я понимаю больше, чем ты… И тоже этого хочу.
– Ты милый.
– Нет. Это не правильное слово.
– Это хорошее слово, не обижайся…
– Я не обижаюсь. Я не хочу быть просто милым для тебя.
– Так не бывает. Так хорошо не бывает, – сказала я и
снова потянулась к нему.
– Только так и бывает. Или должно быть. Ты… Ты не
будешь со мной сейчас? Ты не будешь любить меня сейчас? Ты не позволишь мне
любить тебя сейчас? – Он все-таки сорвался, ко всей своей нежности он еще очень
мужчина, черт возьми…
– Не нужно. Не говори об этом.
– Хорошо. Тогда…
– Я должна рассказать тебе. Я хотела, чтобы ты снял
рубашку. Я хотела видеть тебя… Нет, не так. Я хотела видеть твое тело. Я даже
могла не касаться его. Я просто хотела его видеть.
– Почему?
И я рассказала ему все. Ни разу не сбившись и не
запутавшись. Все с самого начала, и о подслушанном мною ночном разговоре
старпома с неизвестным убийцей – тоже. И о папке Митько. И о смерти Мухи,
которая представала теперь совсем в другом свете. И о татуировке, и о счастливо
спасенном Калью Тамме. Только о письме я не сказала ему ничего: не нужно, чтобы
он волновался из-за меня. Когда я закончила и подняла голову, то увидела его
глаза, полные неожиданного гнева.
– Ты… Ты могла подумать, что это я убивал? – На секунду
мне показалось, что он ударит меня. – Как ты могла подумать это?
Действительно, как я могла подумать это. Сейчас сама мысль о
том, что Антон хоть как-то причастен к убийствам, казалась мне абсурдной и
подлой. Почему вдруг я решила? Он сказал мне слова, которые были написаны в
послании убийцы. Но ведь ему я не сказала о записке. Поэтому сейчас все
выглядит довольно нелепо.
