– А как же первое правило фильма ужасов? – На Антона
было жалко смотреть. – Ведь Макс и Лаккай, они были вдвоем… Думаю, от того, что
происходит здесь, нельзя защититься, даже если мы будем пасти друг друга…
– Не знаю. Не уверена.
– Хорошо. Идемте, – сдался наконец нейрохирург.
* * *
…Мы шли длинными запутанными коридорами “Эскалибура”. Теперь
все выглядело зловещим, даже аварийные лампочки в сетках. Зловещей была и
тишина.
– Долго еще? – спросила я только для того, чтобы что-то
спросить, чем-то взорвать эту тишину.
– Нет, сейчас выйдем на корму и спустимся вниз. На
воздухе, на кормовой палубе, мне стало лучше.
– По-моему, начинается оттепель, – сказала я, подняв
голову вверх, к звездам, которые были не видны из-за низких облаков. И тут же
увидела еще один флаг, болтающийся над головой.
Совсем другой расцветки, не похожий на тот, который я успела
выучить за несколько дней.
– Еще один, – равнодушно сказала я. – Если так будет
продолжать и дальше, мы обвесимся такими игрушками, как новогодняя елка.
Интересно, что теперь нам хотят сказать?
– Мы с Максом уже видели его, когда переносили Клио, –
так же равнодушно сказал Антон. – Пусть болтается.
– Ни о чем серьезном он не сообщает?
– Ни о чем таком, чего бы мы уже не знали. Две серых
полоски и белая в середине – “Я имею на борту опасный груз, держитесь от меня в
стороне”.
– Теперь к нам уже точно никто не подойдет. – Мне было
плевать, подойдет ли к нам кто-нибудь или нет. – Если даже сюда забредет
какой-нибудь шальной “Летучий голландец”.
– Никто сюда не забредет. Здесь не бывает судов. Этот
флаг для нас.
– Для нас, конечно же, для нас, Антон. Но раз мы
предупреждены, может быть, просто снять его?
– Зачем? Он опять появится, – обреченно сказал
нейрохирург.
– Вы тоже… Вы тоже не верите в то, что все можно
объяснить?
– Я бы все отдал, чтобы получить хоть какое-нибудь
объяснение.
– Нужно только набраться терпения, и все станет на свои
места.
– Когда? Когда всех нас здесь перебьют?..
– Идемте, Антон, нам нельзя долго разговаривать, иначе
мы возненавидим друг друга. Никому здесь нельзя долго разговаривать…
– Я бы не смог возненавидеть вас, даже если бы хотел…
Вы… Очень нравитесь мне, Ева.
– Что ж, самое подходящее место для подобных признаний.
Может быть, отложим?
– Отложим до чего? – Впервые я услышала в голосе Антона
стальные нотки. – До того, когда нас всех перебьют?
– Это называется дансинг в ставке Гитлера. – Я
укоризненно посмотрела на Антона.
– Не понял! – По его лицу пробежала тень.
– Вы когда-нибудь занимались нацистской Германией?
– А почему я вдруг должен заниматься нацистской
Германией? – Он даже повысил голос. – Я врач, а не историк.
– Да я сказала просто так… Последние дни перед
капитуляцией в ставке Гитлера – это была совершенно запредельная вещь. Все
предчувствовали конец и потому пускались во все тяжкие, запершись в бункере на
глубине в страшное количество метров. Пьянство, самые немыслимые оргии,
самоубийства… Предчувствие неизбежной смерти, неотвратимость конца всегда развязывают
руки, вы не находите? То же самое может сейчас случиться и с нами… Во всяком
случае, мы близки к этому…
– Нет. – Антон выронил на палубу шубу Клио и два
свитера Сокольникова и попытался взять меня за руки. – Нет… Есть нравственный
закон…
– Нравственный закон внутри нас, это мы тоже проходили.
– Я взъерошила волосы Антона.
– Только не вы, слышите, только не вы… Вы не должны так
думать.
– Почему же я не должна так думать?
– Потому что… Потому что я защищу вас.
– Да. Вы защитите меня. Сокольников, должно быть, тоже
так думал. Судя по всему, он до смерти влюбился в Клио, он бы отдал за нее
жизнь, правда? Отчего же он ее не защитил?..
Антон подавил стон, готовый вырваться у него из груди.
– Идемте, Антон. Нас ждут. Во всяком случае, двое из
троих…
* * *
…Впервые за все время пребывания на “Эскалибуре” я оказалась
в морозильном цехе корабля. Господи ты боже мой, как бы я хотела попасть сюда
при других обстоятельствах!.. Я даже не могла сказать, насколько он велик – его
очертания были погружены во тьму. Тускло освещенный, он напоминал гигантский
ангар с широкой лентой транспортера посередине. По правой стороне цеха шли
бесконечные ряды морозильных шкафов. В цехе было прохладно, но не настолько,
чтобы убить все запахи. Запах сырого мяса и застывшей, замороженной крови
уловили даже мои безнадежно загубленные “Житаном” ноздри.
– Макс! – крикнул Антон. – Макс, где вы?
– Здесь. – Макс приподнялся с пустой ленты
транспортера, на которой лежал. Он no-прежнему был в своей любимой черной
майке, казалось, холод совершенно не действует на него.
– Что здесь? – спросил Антон.
– Все так же. На Западном фронте без перемен. Не могу
вытащить его оттуда. Здравствуйте еще раз, Ева. Я кивнула ему, не удержалась и
спросила:
– Вам не холодно?
– Холодно бывает только в могиле, – отрезал Макс. – Ко
всему остальному можно привыкнуть.
– Она… Она где-то здесь? – заплетающимся языком
спросила я, не сводя глаз с морозильных камер: уж очень это напоминало
холодильник морга.
– Нет, здесь маленькие отделения, для брикетов, сюда
даже вашу голову не сунешь. Они внизу, в трюме. Молодец, что принес вещи,
Антон, иначе он там просто околеет.
– Может быть, он этого хочет, – пробормотал Антон.
– Хорошо, что вы пришли, Ева. – Макс улыбнулся мне и
потер шрам. – Попробуйте уговорить его подняться наверх. У нас ничего не
получается.
– Куда идти? – спросила я.
– Не идти, а ехать. – Макс хмыкнул, его черный юмор,
как ни странно, импонировал мне. – Бобслеем не увлекались в молодости?
– Выросла на юге. Так что извините.
– Ну, это не страшно. Идемте.
Он слез с транспортера и повел нас с Антоном вдоль ленты в
самый дальний угол цеха, теряющийся во тьме. Несколько раз я чуть не упала,
спотыкаясь о трубы, проложенные прямо по полу.
– Здесь у вас запросто можно нос расквасить, – попеняла
я Максу.
– Работа грязная, что же вы хотите. Когда бьешь зверя,
а потом колбасишь его на фарш, – уже не до удобств.
Он остановился перед люком в стене. От люка вниз, в пугающую
темноту, шел квадратный желоб. Должно быть, именно по нему в трюм морозильной
камеры спускают брикеты тюленьего фарша…
