– Да. Вон там, возле пульта, рядом с пожарным щитом.
– Нужно промыть рану, – деловито сказал Антон. –
Придется подняться в кают-компанию, там есть водка или что-нибудь похожее…
– Спирт подойдет, док? У меня есть…
– Валяйте спирт. – Нейрохирург вернулся с аптечкой,
достал из нее перекись водорода и бинты. – Это даже лучше.
Макс вынул из кармана плоскую фляжку и, прежде чем передать
ее Антону, отвинтил крышечку и сделал большой глоток. Антон быстро
продезинфицировал рану и так же быстро наложил повязку.
– А теперь рассказывайте, Макс.
– Да что тут рассказывать? Два раза я спускался в
машинное, проверить работу дизелей. Лаккай оставался здесь, и все было в
порядке. Когда я вернулся в последний раз, мы о чем-то поговорили… Ничего
необычного. А потом свет как-то странно замигал… У вас тоже такое было?
– Нет, – виновато вздохнул Антон. – Мы сидели в
темноте.
– Так вот, свет замигал, а Лаккай, он сидел напротив
меня… Как только началась эта катавасия со светом, у него изменилось лицо… Я
такого ужаса на лицах еще никогда не видел, а ведь он здоровый взрослый мужик.
В общем, я сам испугался. Он вроде что-то хотел сказать, да не успел… И тут
меня по башке огрели… Да так сильно, что только искры из глаз, и я сразу
вырубился… Уж вы мне поверьте, я знаю толк в ударах, я сам боец отчаянный, и
били меня по-разному, но такого сокрушительного, нечеловеческого удара, –
поверьте, никогда…
– Нечеловеческого, – как эхо повторила я.
– Потом, когда в себя пришел… Лаккая уже не было.
И я, и Антон молчали. И смотрели на небольшую, слепящую
яркостью цвета лужу крови под щитом.
– Это, наверное, ваша кровь, Макс. – Я сжала ладони в
замок: только бы не застонать, только бы не издать лишнего звука, который может
приманить то неведомое и невидимое зло, которое поселилось на “Эскалибуре”.
– Да, – поспешно согласился Макс. – Надеюсь, что только
моя. Не хотел бы я увидеть то, чего так дико испугался Лаккай. Честно вам
говорю.
– Вам нужно вернуться в каюту и полежать, Макс, – тихо
сказал Антон, – не стоит сейчас оставаться здесь.
– Мне нужно следить за дизелями. Каждый час. И каждый
час спускаться вниз.
– Я сам могу это сделать, – сказал Антон, сам
испугавшись своей храбрости.
– Вы здесь один? Не-ет… – Макс сумрачно засмеялся. –
После того, что я здесь видел… А еще больше – после того, что я здесь не
увидел, хотя и мог, если бы сидел на месте Лаккая… Нет, вас я здесь не оставлю.
– Вы полагаете, Макс, что все дело в месте, на котором
сидел Лаккай? – спросила я.
– Не знаю. Может – да, может – нет… Не нравится мне все
это. Очень не нравится.
– Да уж, хорошего мало, – подтвердил Антон.
– Так что вами, как капитан, я рисковать не могу. К
тому же вы у нас единственный доктор. Мало ли что еще может случиться. А вы,
Ева, возвращайтесь к себе.
– Я останусь с вами, Макс, – твердо сказал Антон.
– Хорошо. Я оценил. Вахта заканчивается в четыре утра,
но, думаю, в четыре никакой смены не появится. Пассажиры еще те. Должно быть,
перепились все, чтобы от страха лишний раз не трястись. Вы как думаете? – Макс
неожиданно подмигнул мне.
– Это похоже на правду, – сказала я. – Хорошо, Антон,
если хотите, оставайтесь с Максом.
– Я остаюсь не с Максом. Я остаюсь с раненым.
– Хорошо, Антон. После того, что рассказал Макс… Лучше
нам всем держаться вместе и не оголять лишний раз фланги и спины.
– Это идет вразрез с кодексом фильмов ужасов. – Антон
улыбнулся мне, ему хотелось вернуться вместе со мной в рубку. Ему смертельно
хотелось этого, и я это видела… Но долг врача побеждал, он душил мягкими лапами
волкодава все остальные чувства.
– Иногда хорошо бывает нарушить кодекс. Как это сказал
наш милейший адвокат: “Все, что есть хорошего в жизни, либо аморально, либо
незаконно, либо ведет к ожирению”, – вспомнила я трусоватого очаровательного
плешивца Альберта Бенедиктовича.
– Отлично сказано, – восхитился Макс. – Обязательно
выпилю лобзиком эти святые слова и повешу у себя над дверью каюты. А лучше –
над всеми холодильными камерами…
– Может быть, не стоит впадать в крайности, Макс?
– Вы правы, Ева. Сначала нужно выбраться отсюда.
– Тогда я поднимаюсь к Карпику. Не хочу, чтобы она
оставалась одна, тем более там. Вдруг она проснется?
– К Карпику? – Макс неожиданно взволновался. – Где она?
– В рубке. Она пришла к нам. Сказала, что ей страшно.
Что она предчувствует что-то недоброе…
– И вы ее оставили там?!
– Говорю вам, Макс, я туда возвращаюсь.
– Нельзя позволять девочке ходить по кораблю по ночам…
Мало ли что… Тут со взрослыми беда, а что будет с ребенком… – Макс успокоился
так же быстро, как до этого вспыхнул. – Так говорите, она что-то
предчувствовала?
– Да. Карпик была страшно перепугана.
– Такие тонкие натуры, как она, очень чувствительны. –
В Антоне вдруг прорезался теоретик, читающий лекции в планетарии. – Знаете, о
чем я подумал? Карпик вполне может стать нашим проводником…
– Проводником? – удивился Макс.
– Нет, конечно же, я не правильно выразился… Она
чувствует приближение опасности, похоже, она как-то связана с ней на
подсознательном уровне. Она – как лакмусовая бумажка…
– Антон! – Я предупредительно подняла руку. – Не нужно.
Если у тебя есть далеко идущие исследовательские планы насчет девочки, – от
волнения я перешла на “ты” и даже не заметила этого, – я не дам тебе этого
сделать…
– Хорошо, только не волнуйся. – Он с готовностью принял
мое “ты”, он обрадовался ему. – Я все понял….
– Ладно, я ухожу.
– Я провожу тебя, – подскочил Антон. – Макс, я только
провожу Еву и сразу же вернусь.
– Не нужно меня провожать. – Я вдруг вспомнила дурацкую
статью с ремаркой о преподобном сэре Оливере Бейли: в ночь на двадцать шестое
апреля он был единственным. – Думаю, до утра уже ничего не случится…
– Тогда позвони сюда, когда доберешься. – Это
прозвучало так по-домашнему, что я невольно улыбнулась.
– Хорошо.
* * *
…Я вернулась в рубку.
В ней ничего не изменилось. Карпик по-прежнему спала, укутанная
в одеяло: именно так, как мы оставили ее, уходя в машинное отделение. Я села
перед ней на колени, на все лады повторяя про себя только одно: “Нехорошо
подсматривать за спящими, Ева, так можно случайно увидеть то, чего ни в коем
случае видеть нельзя. И неизвестно, чем еще это обернется”. Я повторяла про
себя – и все равно смотрела. Лицо спящей Карпика удивительным образом
изменилось, разгладилось, перестало быть таким вызывающе некрасивым, наоборот,
оно стало даже привлекательным. Как будто все те страсти, которые снедали ее
душу, разом выпустили свою добычу из лап.
