– Ай! – вскрикнула Карпик.
– Что случилось, девочка? – Я намыливала Карпику
голову, она сама попросила меня об этом. Неужели ты настолько неловка, Ева, что
случайно дернула ее за волосы? Вот что значит не иметь ни детей, ни друзей, ни
любимых…
– Мне мыло попало в глаза… И очень щиплет…
…А потом я долго вытирала ее огромным махровым полотенцем с
собаками, такими же вислоухими, как и на пижамке. Все это умиляло меня до слез,
особенно то, как Карпик пытается защитить свою крошечную, едва появившуюся
грудь. Она сунула руки под мышки и терпеливо переступала с ноги на ногу, пока я
расправлялась с ее мягкими, почти невесомыми волосами.
– Можно, я спрошу у тебя Ева?
– Конечно, спрашивай.
– Когда я вырасту… Когда я вырасту, у меня будет такая
же грудь, как у тебя? – Она зажмурилась, как будто сказала что-то непристойное.
– Конечно, глупышка, – я засмеялась и щелкнула ее по
носу, – точно такая же и даже лучше.
– Не хочу лучше. Хочу такую же.
– Это уж как получится.
– Я бы вообще очень хотела, чтобы ты осталась с нами.
Чтобы ты посидела со мной, когда я ложусь спать. Это было бы так здорово. У
папы совсем не хватает на меня времени. Иногда мне кажется, что он специально
задерживается на работе, чтобы не оставаться со мной, чтобы не говорить со
мной.
– Глупости, Карпик. Папа тебя очень любит. Хотя это,
наверное, очень трудно – любить тебя…
– Почему? – Она подняла на меня глаза.
– Потому, что ты иногда бываешь невыносимой.
Устраиваешь представления. Вчера, например, напала на этого губернатора. А
может быть, он вполне приличный человек.
– Я не думаю, что он приличный человек. Это его пиджак.
Чтобы не свалиться с узкой скамьи, я ухватилась за плечи
Карпика. Как я могла забыть про то, что Карпик осталась сегодня на “Эскалибуре”
не случайно. Что она скорее всего сунула нос в шкафы каждого из пассажиров… Что
я сама почти убедила себя в том, что пиджак, на котором болтаются пуговицы,
сделанные из монет, принадлежит убийце. Что я вполне сознательно подвергла
жизнь девочки опасности. Что я согласилась с ее безумным планом обыска кают.
– Это его пиджак. Я знаю, – упрямо повторила Карпик.
– Ты нашла его? Ты его видела?
– Нет. Пока не нашла. Но я просто знаю, что пиджак
принадлежит этому гнусному Николаю Ивановичу.
– Постой, ты была в его каюте?
– Да, – нехотя призналась Карпик, – но я там ничего не
нашла. Не такой он дурак, чтобы держать у себя в каюте улику. Где-нибудь
спрятал ее или набил камнями и утопил. Вон сколько воды вокруг!
– У тебя феерическое воображение, Карпик! Нельзя никого
обвинять, если вина не доказана.
– Ты говоришь, как папа.
– Потому что я взрослый человек. И папа взрослый
человек.
– Папа еще больший ребенок, чем я, – сморщилась Карпик.
– Он считает, что если ты прочитал “Овода”, то все понял в жизни.
– А это не так?
– Конечно, не так. Для того чтобы все понять в жизни,
нужно вообще ничего не читать.
– Это очень оригинальная идея, Карпик. Ну, все, твоя
голова в порядке, можно одеваться и идти. И заодно узнать, куда же делся твой
папочка. Всем охотникам пора возвращаться.
– Да… А скажи, Макс убил тюленя?
– Макс? Он предоставил это сделать другим людям.
– Но он самый настоящий, правда?
– Правда…
…Мы вышли на палубу как раз вовремя. Все трофеи были
разделаны, а шкуры убитых тюленей пропущены через огромные валики, – так
матросы избавлялись от жира, который потом сливался в огромные емкости. Почти
весь экипаж ушел мыться и отдыхать, оставался только Гена, в обязанности
которого входило очистить палубу от грязи и жира. Что он успешно и делал,
немилосердно поливая ее из брандспойта и совершенно презрев тот факт, что два
бота еще не вернулись с охоты.
Но беспокоиться мы так и не начали: боты, хотя и с
запозданием, вернулись. Нам с Карпиком было хорошо видно, как они приближаются
к “Эскалибуру”, то исчезая среди льдов, то снова появляясь. Карпик, одолжившая
у кого-то из экипажа морской бинокль (и когда она только успела со всеми
перезнакомиться и всех обаять?) и вскочив на нижний леер заграждения, во все
глаза смотрела, как возвращаются боты. Обмирая от страха, я держала ее за
талию, крепко прижимая к себе, – не дай бог, свалится ребенок, кому придется
отвечать.
– Папочка! Это папочка возвращается! – Карпик громко
вздохнула, но спустя минуту вдруг выпустила бинокль из рук, а потом и вовсе
повесила его на леер. И убежала, не сказав мне ни слова. Интересно, что такого
она могла увидеть?..
Воровато оглянувшись, я сняла бинокль и поднесла к глазам.
Поверхность льдов мгновенно приблизилась, и мне стало понятно, почему именно
так отреагировала Карпик: Клио и Сокольников сидели в одной лодке и даже на
одной скамейке. Клио была завернута в шкуру, а Сокольников крепко прижимал ее к
себе. А ведь уходили они совершенно в другом составе. Я перевела бинокль на
другой бот: там были Вадик и Муха, причем фанат изображения Вадик все еще
снимал, а беспечный Муха строил рожи в объектив и веселился как мог.
Когда лодки подняли на борт и вся четверка пассажиров
оказалась на палубе, Сокольников крикнул мне:
– Ева! Нужен доктор!
И, не дожидаясь ни моего ответа, ни моей реакции, подхватил
Клио на руки и понес внутрь корабля. Клио не сопротивлялась, напротив, она
крепко держалась за шею банкира. Картинка была бы почти идиллической, если бы
не кровь на подбородке Клио и не вымокший до нитки Сокольников. Я открыла им
дверь, ведущую на пассажирские палубы, и только теперь заметила, как изменилось
лицо Клио: никакой надменности, только усталость и нежная покорность.
Вадик и Муха уже выгрузили на палубу искромсанные трофеи, и
неугомонный гей устроил целое представление перед камерой. Он заворачивался в
шкуры, щелкал затвором карабина, приспособил под сиденье огромную лобастую
голову тюленя… А потом сбросил куртку и свитер и поиграл подсушенными, почти
идеальными мускулами.
Наконец Мухе надоело быть актером-эпизодником и, послав
Вадику воздушный поцелуй, он скрылся вслед за Сокольниковым и Клио.
Я подошла к двужильному Вадику, которому еще хватало сил
снимать весь этот плохо поставленный спонтанный бред.
– Ну, и что случилось? Почему вы так поздно и в таких
альянсах? – Прежде всего я имела в виду Сокольникова и Клио, но Вадик перевел
все стрелки на себя.
– Я к нему и пальцем не притрагивался. Так что учти,
никакого шантажа.
– Да при чем здесь ты? Я имею в виду твою певичку.
Сокольников-то оказался проворнее. И когда только успел, спрашивается?
