– Я никому не собираюсь читать нотации. Я просто
собираюсь поговорить.
– Если ты не хочешь, чтобы я слышала, я заткну уши, –
и, как бы подтверждая серьезность своих намерений, Карпик накрыла голову
подушкой и затихла.
– Хотите выпить, Ева? – равнодушно спросил Макс.
– Хочу.
Он плеснул мне вина из плетеной бутыли, которая стояла на
столе. Вино было терпким, с хорошим послевкусием. В любое другое время я оценила
бы его. Только не сейчас.
– Зачем вы это делаете, Макс?
– Она попросила.
– А если бы она попросила вас взорвать посольство
Мозамбика? Или украсть ночной горшок у английской королевы?
– Это нереально. Я могу делать только то, что могу, –
не очень-то он разговорчив.
– Ладно. Она – маленькая девочка…
– Я не маленькая девочка, – вклинилась Карпик.
– Ты же обещала не подслушивать.
– Хорошо.
Подождав, пока она снова накроется подушкой, я продолжила:
– Она – маленькая девочка. Но вы – вы взрослый человек…
– Ну и что? Я не вижу здесь ничего такого. Если ей
нравится…
– Мне очень нравится, Макс, миленький… – снова
высунулась Карпик.
– Не думаю, чтобы это очень понравилось ее отцу.
– Ему понравится. Ему нравятся татуировки, – наплевав
на обещание, Карпик села в кровати и искоса и с видимым удовольствием
посмотрела на свое плечо.
– Вот как! – Это был неожиданный поворот сюжета, и я
насторожилась. – Значит, ему нравятся татуировки. Откуда ты знаешь?
– У папочки было три любовницы. И у каждой из них была
татуировка.
– И у Наташи? – Господи, зачем я только ляпнула о ней,
зачем я только упомянула это имя! Карпик покраснела и выпалила:
– Он тебе рассказал об этой гадине?
– Мы коротали время, пока ждали тебя… Думаю, ты
поступила, как beast.
– А мне плевать. Если бы она была настоящая… Я сразу
пойму – когда настоящая. Я сама найду ему… настоящую.
– Настоящую для него или для тебя?
– Для него… Для меня… Не важно.
– Это важно. Ты же умная девочка. Эта Наташа, она,
должно быть, очень страдала…
– Никогда не говори мне о ней больше… Если мы друзья.
– Хорошо. Успокойся. Это больно? – спросила я у Макса о
татуировке, сменив тему. Я сдалась. В конце концов, я не мать и не гувернантка.
И даже не репетитор по алгебре. Пусть девчонка делает что хочет. Пусть
разрисует себя с ног до головы, мне все равно.
– Очень больно, – сказал он. И с уважением посмотрел на
Карпика.
– Очень-очень, – засмеялась Карпик.
– Смотрите, вам объясняться с ее отцом.
– А мы ничего ему не скажем. Я не покажу ему…
– Дело твое. – Я слабо представляла себе, как Карпик
собирается скрыть татуировку на плече. – Но учти, девочка: если прячешь что-то
одно, то всегда приходится прятать и другое.
– Я учту. Я покажу ему, когда мне исполнится
шестнадцать лет.
– А если вы поедете куда-нибудь в Рио на следующий год?
Или в Ниццу? Что, так и будешь сидеть на пляже в рубашке с длинными рукавами?
– Может быть.
– Представляю, как это будет выглядеть.
– Я вообще не поеду на море. А если и поеду, то
куда-нибудь на Север, – подумав, высказала предположение Карпик. – И вообще,
море не должно быть теплым. Так Макс говорит. Правда, Макс?
– Правда, – подтвердил Макс. – Море должно быть
холодным. Море должно быть не для развлечений, а для работы.
– Слышала? – Карпик торжествовала.
– Ну, хорошо. Не буду спорить с профессионалами. Тогда
зачем ты ее делаешь? Кому ты ее будешь показывать? Соседке по комнате у себя в
интернате? Или папиным подружкам?
– Всем папиным подружкам я буду показывать только на
дверь.
– Понятно. Ты просто страшная эгоистка. Но почему
все-таки черепаха? Потому что у папы такая же? – невинно спросила я, вся
внутренне содрогаясь от возможных вариантов ответа. От одного-единственного
варианта.
– Нет, у себя на теле папа таких вещей не приветствует.
Он говорит, что всегда нужно помнить о том, как будет выглядеть татуировка,
когда тебе исполнится восемьдесят семь лет. Не очень приятное зрелище, говорит
папа.
Слава богу.
Слава богу, подумала я. Один из подозреваемых отпал, круг
сузился. И это знание я получила просто так, за здорово живешь, не прикладывая
никаких усилий. Нужно поощрить за это Карпика.
– Так почему черепаха, правда? – снова спросила я
смягчившимся голосом.
– Потому что это символ вечности.
– Странно. Я всегда думала, что символ вечности – это
змея, кусающая себя за хвост.
Карпик нахмурилась: я видела, что змея, да еще кусающая себя
за хвост, на секунду покорила ее воображение. Но потом она решила все же
сохранить верность своей черно-красной черепахе.
– Черепаха мне нравится больше.
– Черт с тобой, – вздохнула я.
– Мне нравится, когда ты так говоришь, – засмеялась
Карлик.
– Мне тоже. Только не задерживайся здесь, пожалуйста.
Папа волнуется, он уже готов начать поиски.
– Он очень злой?
– Он уже устал злиться.
– Хорошо. Скажи ему, что я скоро приду… И еще… Знаешь
что… Ты мне дашь ключ?
Я приподняла брови и выразительно посмотрела на Макса.
– Не бойся, – успокоила меня Карпик. – Макс никогда не
слушает то, что ему не нужно слушать. Правда, Макс?
– Правда.
Я отдала ей ключ, – в конечном счете она имела на это большее
право, чем я, – и поцеловала ее в макушку:
– Долго не задерживайся.
– Может быть, ты придешь к нам с папой вечером?
– Нет. Мы сегодня ночью должны кое-что отснять. И мне
необходимо как следует выспаться.
– Что отснять?
– “Эскалибур” с моря.
– Здорово! А мне можно? Только посмотреть.
– Нет. Это будет очень поздно…
Вадик разбудил меня в половине четвертого утра. Нужно было
отправляться на съемки ночного “Эскалибура”. Корабль стоял, и было непривычно
тихо. Я с трудом поднялась. Я долго не могла заснуть накануне, а когда заснула,
то получила причитающуюся мне порцию кошмаров. Вернее, это был один
непрекращающийся кошмар: в нем я бродила по бесконечным лабиринтам корабля,
одну за другой открывая все двери универсальным боцманским ключом. И за каждой
дверью видела убийцу. С родимым пятном вместо лица.
