– Ловко она вас, Николай Иванович, – поддел Распопова
Лаккай.
– А что делать, дорогой Арсен Муратович – Губернатор
пытался сохранить хорошую мину при плохой игре.
– Глас народа – глас божий, Николай Иванович.
– Слава богу, пока еще существует презумпция
невиновности.
– Не пойман – не вор?
– Только этим и спасаюсь, дорогой Арсен Муратович…
На Сокольникова было жалко смотреть: он сгибал и разгибал в
руках чайную ложку Карпик вернулась к столу и стала в отдалении, сама
невинность, прихрамывающая на левую ногу.
– Я сделала, как ты просил, папа.
– Даже больше, – прошипел банкир.
– Ты портишь казенную ложку, папа, – в голосе Карпика
послышалось участие.
– А ты портишь мне жизнь. Почему ты всегда портишь мне
жизнь?
– Я стараюсь быть хорошей, папочка Я хочу делать все
так, как ты хочешь.
– Я вижу. Идем.
– Да.
– Нам еще нужно собраться.
– Да.
Сокольников встал из-за стола и взял Карпика за руку. Она
покорно пошла за ним. Проходя мимо столика губернатора, Сокольников хотел
что-то сказать, но только махнул рукой. У самой двери Карпик обернулась и
подмигнула мне. И показала глазами наверх.
И я вспомнила наш уговор.
Наверху была шлюпочная палуба.
Карпик появилась в спасательной шлюпке только через час. И
все это время я терпеливо ждала ее. Я – взрослая, много пережившая женщина под
тридцать, с богатым прошлым и туманным будущим. Я ждала тринадцатилетнюю
девочку и думала о том, как будет грустно без нее, как опустеет без нее
корабль. Уже сегодня вечером, в девятнадцать тридцать мы будем сидеть за нашим
столиком только вдвоем с Вадимом. Но, в конце концов, Аника научит меня играть
в бридж, а я научу ее играть в бильярд. Когда-то я неплохо играла в бильярд. Я
устрою на корабле турнир по олимпийской системе и выбью всех, за исключением
разве что милого нейрохирурга Антона. Возможно, мои шансы на легкий флирт
повысятся: мужчинам нравятся женщины, играющие в бильярд…
В шлюпке было холодно, чего же еще ожидать от Охотского моря
в апреле месяце? Влажный ветер пронизывал меня насквозь, даже свитера и собачья
доха меня не спасали… Наоборот, от близости большой воды они страшно набухли, я
знала, что такое случается с одеждой, кожей, волосами, – я сама выросла на
море. Только это было совсем другое море.
Южное.
Доху дал мне покойный старпом Вася Митько. Мертвый Вася,
тело которого через несколько часов поднимут, как чурку, на борт вертолета. И
ничего нельзя изменить. А с ним улетит и банкир. И его дочь, чертова Карпик. От
долгого ожидания я начала злиться на Карпика: совсем не здорово валяться в
шлюпке, затянутой брезентом и пахнущей черт знает чем. К тому же шлюпочные
банки немилосердно давили бока, и я лениво поминала анатомию своего
собственного тела: неужели у меня всего лишь двенадцать пар ребер? Должно быть,
их гораздо больше, и на каждое из них немилосердно давит мокрое дерево. А потом
я вспомнила о неприкосновенном запасе в шлюпках, – о нем уже говорила мне девочка.
Заглянув под банку, я нашла там то, что искала: маленький рундучок, набитый
последними надеждами потерпевших кораблекрушение: фляги с водой, пачки
леденцов, пиротехника, блесны и крючки. Надорвав зубами леденцовый пакет, я уже
было намеревалась закрыть рундук. Когда увидела на самом дне его какую-то
пухлую папку, завернутую в целлофан. Должно быть, инструкции по правилам
поведения в час “X”, или, того хуже, корабельный устав ВМФ, или атлас картинок
по спасению на водах…
Сунув горсть леденцов в рот, я еще некоторое время полежала
с закрытыми глазами. Даю ей еще пятнадцать, нет, десять минут… Если Карпик не
появится, а она не появится после инцидента в кают-компании, отправлюсь к себе
и решу, где и когда выманить у боцмана универсальный ключ. Предложенный
Карпиком шмон по каютам мало вдохновлял меня. Другое дело – каюта
покойного-старпома. Тогда, на палубе, он сказал, что все эти годы собирал
сведения о преступлениях (или преступлении), совершенных его спутником.
Возможно, кое-какая информация может оказаться и там. Особо рассчитывать на это
не приходится: наверняка его вещи будут упакованы и отправлены тем же
вертолетом, что и тело. Но все же, все же…
От леденцов рот наполнился слюной, и страшно захотелось
пить. Чувствуя себя преступницей, отнимающей у страдальцев их неприкосновенный
запас, я вскрыла флягу с водой и сделала несколько крупных глотков. Вода была
совершенно безвкусной. А Карпик все не шла и не шла. И, чтобы хоть чем-то
занять себя, я вытащила из рундучка папку, сняла с нее целлофан и развязала
тесемки. Это не был устав ВМФ или инструкция. Папка была плотно набита
какими-то газетными вырезками. Среди них встречались тетрадные листы с
обтрепавшимися от времени краями. Листы были исписаны мелким решительным почерком.
И даже один протокол осмотра места происшествия. И школьная тетрадь в плотной
обложке, заполненная лишь до половины, – опять же все тем же почерком. Но
главными были все-таки вырезки: журнальные и газетные статьи, заметки, иногда
совсем крошечные, в пять-шесть строк. Я углубилась в первую из них, потом во
вторую… И только теперь почувствовала, как бешено колотится сердце.
Эта папка принадлежала Василию Митько, старшему помощнику
капитана “Эскалибура”.
Я поняла это по третьей публикации – большой статье на
второй странице какой-то газеты, пожелтевшей от времени. На ее обратной стороне
красовалась выцветшая карандашная запись: “Митько, ком. 68”. Очевидно, старпом
выписывал газеты на адрес общежития.
Одного взгляда на любую из статей было достаточно, чтобы
понять, что речь идет о каких-то криминальных новостях, о расследовании
преступлений. Некоторые из них были пронумерованы. Тогда, на палубе, Митько не
солгал: он действительно пристально следил за чем-то и собирал материалы.
Первая из статей начиналась так: “В Ленинграде продолжается расследование ряда
беспрецедентных по своей жестокости и бессмысленности убийств…”
Дрожащими руками я закрыла папку и сунула ее себе под доху:
читать ее здесь, под хлопающим на ветру брезентом, было бессмысленно. Нужно
вернуться в каюту и обстоятельно заняться содержимым папки. Но почему Митько
спрятал ее здесь, почему он не захотел хранить ее в каюте? “Я тоже
подстрахуюсь”, вспомнила я его слова. Должно быть, он прекрасно отдавал себе
отчет, с кем имеет дело, из нескольких его реплик я поняла, что он имел
какое-то отношение к органам. Кстати, как он вообще оказался здесь, на Дальнем
Востоке, да еще в должности старшего помощника, так далекой от его первой
профессии?.. Этого скорее всего я никогда не узнаю. Но, в любом случае, он
решил спрятать весь свой газетно-журнальный компромат от греха подальше. Никому
и в голову не придет искать что-то в спасательной шлюпке…
– Привет! – Карпик просунула голову под брезент и
поздоровалась так громко, что я вздрогнула. – Прости меня, я не могла прийти
раньше…
