— Думаю, им было бы приятно. — Старуха задумчиво
пожевала губами.
— Кому? — удивилась Настя.
— Жильцам… К ним редко кто приходил. Зрение у меня
неважное, но слух, слава богу, хороший. Вот вы стучали только что, а у меня
даже в поджелудочной железе отдавалось. Она у меня больная…
— Простите, ради бога. Я просто искала мальчика… Мне
кажется, он жил в этой квартире. Вот, посмотрите…
И прежде чем Настя успела сообразить, что делает, рука ее
потянулась к карману куртки, где лежали фотографии.
— Это он. Вы знаете его?
— Предупреждаю, у меня неважное зрение… Старуха
поднесла фотографии к глазам и долго, мучительно долго их рассматривала.
— Отвратительное зрение… Почти ничего не вижу… И
поджелудочная… А лекарства такие дорогие… Если у вас будет возможность, никогда
не старейте, девочка! Это так ужасно, так ужасно быть n'est pas frais!.. <Не
первой свежести (фр.)>
— Не понимаю…
— Конечно, не понимаете, милая! Но лет через
шестьдесят… О, как вам будет это близко…
Настя попыталась взять фотографии из разбитых артритом пальцев
старухи. Но не тут-то было! Старуха перебирала снимки, цепко держась за их края
и причитая по поводу безвозвратно утраченного зрения.
— А ведь раньше у меня были великолепные глаза. И я
даже стреляла из духового ружья, представьте себе… Это Владик.
— Что? — не поняла Настя.
— Мальчика зовут Владик. Они жили здесь с бабушкой.
Очень замкнуто. Ни с кем не общались. А потом уехали куда-то.
— В конце июня?
— Да-да… В конце июня звучит как “в конце жизни”, вы не
находите?
— Они уехали насовсем?
— Они вывезли мебель… Правда, мебели было совсем
немного.
— Может быть, они оставили адрес?
— Ну что вы! Я же говорила, они жили очень замкнуто. И
этот мальчик… Владик… По-моему, он был серьезно болен.
Ну конечно, на фотографиях он совсем не улыбался!
— Серьезно болен? — переспросила Настя.
— В наше время это называли Melancolie de noire… Черная
меланхолия. Это так печально…
Что такое “черная меланхолия”, Настя не могла взять в толк.
В их семье никто не болел, кроме плодовых деревьев и винограда. Из года в год
Настя боролась и с антракнозом черной смородины, и с ржавчиной малины, и с
монилиозом груш, и с мучнистой росой на винограде, называвшейся довольно
романтично — “милдью”.
Была еще и ее собственная застенчивая аллергия на крыжовник,
но она под категорию “болезни” не подпадала.
И вот, пожалуйста, какая-то черная меланхолия!
— А вы не знаете, к мальчику… к Владику приходил
когда-нибудь молодой человек? Темноволосый, очень красивый…
— Все молодые люди красивы, милая. Хотя бы потому, что
они молоды. Вы тоже очень красивая.
— Спасибо, — Настя покраснела. — И все-таки?
— Не знаю, милая… Они ни с кем не общались. А я не
привыкла навязываться.
— Я возьму фотографии…
— Подождите… Это же воздушный змей, правда? —
Старуха потрясла снимком перед Настей. — Это воздушный змей, какая
прелесть! Tres joli! <Очаровательно! (фр.)>
Если сейчас старуху не остановить, она вполне может
углубиться в воспоминания о том, как запускала змеев с Павлом Первым. И играла
в куклы с Екатериной Второй, когда та еще была бедной немецкой принцессой на
горошине!
— Значит, адреса они не оставили? — переспросила
Настя.
— Увы, милая. Возьмите ваши фотографии…
— Может быть, его можно где-то узнать?
Старуха развела руками, и фотографии выпали из ее нетвердых
пальцев. Неловко нагнувшись, Настя принялась собирать их.
— Простите, что побеспокоила. И спасибо вам за
все, — с чувством сказала она.
— Ну что вы. Мне приятно было поболтать с вами. Ко мне
тоже редко заходят. Хотя теперь я точно знаю, кто придет следующим.
— Кто?
Старуха улыбнулась и погрозила Насте пальцем:
— La mort <Смерть (фр.)>, милая…
…Визит к старой даме не принес Насте облегчения. Она не
узнала ровным счетом ничего, кроме имени мальчика и имени приходящей медсестры
старухи с красивой фамилией Ламорт. У Кирюши тоже была красивая фамилия —
Лангер. Но надпись на стекле он адресовал совершенно пустой квартире. Все то
страшное, что произошло с ним, относилось к осени. А мальчик уехал в конце
июня.
Но тогда все бессмысленно, бессмысленно, бессмысленно!
Как бессмысленно его “до свидания”!
С кем он прощался, ведь окно Кирюшиной комнаты видно только
из окна мальчика?! Нужно успокоиться на том, что сказал ей следователь: Кирилл
Лангер был безумен и не ведал, что творил!.. Как не ведают, что творят, божьи коровки.
Не те, свихнувшиеся в страшном танце под обоями, а совсем другие, которых она
видела на мониторе у Арика. Бегают сломя голову, зарабатывают очки… А может,
“Lady-bird” не что иное, как название воздушного змея?..
Бегают сломя голову, зарабатывают очки… А по низу экрана
бегут буквы и цифры. Цифры и буквы. Буквы!
Настя едва не упала с лестницы.
Буквы, ну, конечно же, буквы. Очень похожие буквы!
От напряжения у нее заломило в висках. Она вспомнила, она
почти догадалась! Нужно только найти телефон, чтобы… Чтобы…
Слава богу, что единственный автомат на углу работал. Настя
юркнула под пластиковый навес и, трясясь всем телом, набрала номер. Только бы
он оказался на месте! Окажись, пожалуйста! Ну же, ну!..
— …Арик! — заорала она, как только милый, юный,
бесконечно прыщавый и бесконечно родной мальчишка снял трубку. — Арик, это
я, Настя.
— Ну?
— Та игра, в которую ты играешь…
— “Секретные материалы”?
— Нет, другая, детская… Ты говорил… Вспомни!
— А чего вспоминать?
— Как она называется?
— Игра?
— Игра.
Несколько томительных секунд Арик сопел в трубку.
— “Битвы божьих коровок”, — наконец сказал он.
— Так и называется?
— В оригинале — “Lady-birds Battles”… He понимаю, что в
этом смешного? Битвы — они разные бывают. И такие тоже…
Настя смеялась так отчаянно, что у нее вымокли волосы на
висках. И… кажется, опять пошла кровь из раны на ноге.
— Эй, ты с ума сошла, что ли? — тревожно
переспросил Арик.
